Хрустальная медуза

— А кто это у вас там играет, Владимир Иосич? Вы ведь говорили, что один живете?

— Это, ну как, человек один.

— Ваш знакомый, да? А он настоящий музыкант?

— Да нет, — мямлит, — да и как знакомый, так, он не живет, просто играет.

— А! — жена сообразила, — студенту комнату сдаете, чтобы он там занимался?

— Ну да, конечно, — отвечает, — студенту.

Тут телефон затрезвонил. Хозяин к трубке, переспрашивает: кого-кого? Почекаева? Вы, наверное, номером ошиблись.

Я к нему, едва успел, чтобы трубку не положил, тещенька не утерпела, все знать хочет. Под землей разыщет, характер такой. Короче, Люсеньку на соседку бросает, а сама сейчас сюда причешет, как же без нее-то.

Разозлился я, плюнул на эту комнату, пошли мы еще раз по остальным помещениям и прочим удобствам. Тут и теща прискочила. Запыхавшаяся, уж так торопилась, так торопилась. Ну ладно, вижу, что и теще нравится, но шлындает по квартире с поджатыми губами, все ей не так: и санузел совмещенный, паркет ссыхается, и обои отваливаются, и чуть ли не тыщу на ремонт придется кинуть. Тыщу, тыщу, да я за две сотни из квартиры картинку сделаю, но молчу, понимаю, — политика. Хотя что с этим придурком политику-то разводить. А музыка в той комнате все играет. Поиграет, помолчит, потом опять играет. В конце-концов далее привык, даже нравиться начала. А хозяин на тещу-то никакого внимания, она опомнилась, а его-то и нет, смотрим, — сидит возле той двери и голову руками обхватил. Ну, теща на него нуль эмоций, требует, чтобы ту комнату открыли. Жена ей объяснять, что там студент занимается, а тещу не утихомирить, пусть открывает, не велика птица, раз по чужим квартирам играть ходит, короче идет к двери, берется за ручку, хочет ее трясти, а дверь распахивается, теща на нас и на хозяина смотрит, — а врать-то чего, спрашивается? Поворачивает голову и оседает на пол. Ну, жена в визг, я тещу на ноги ставлю, потом в комнату заглядываю и столбенею. Пустая комната. То есть не только ни одной вещи, никого! Голые стены и скрипка играет! Рухнули мы с тещей опять на пол, потом очнулся, смотрю на хозяина, рядом жена, как простыня, бледная, и музыка играет. Смотрю на хозяина, а он: — Я когда жену похоронил, возвращаюсь домой, а в ее комнате — музыка. И назавтра играет и потом. Выкинул все оттуда. Играет. Ее скрипку сжег. Играет. Думал — мерещится.

НИКОЛАЙ ГУДАНЕЦ ЗАБУДЬ, ПРОШУ ТЕБЯ…

— Тим, — сказал отец. — Ты опять взялся за свое?

Он стоял со свечой в распахнутом окошке. При холодном трепетном свете его лицо казалось гипсовым.

В испуге мальчик отпрянул. Свисающие ветви ивы расступились и окутали его темным шелестом.

— Не прячься — я все видел. Поговорить надо, Тим. Ты слышишь?

— Да… — отозвался мальчик.

— Давай сюда, сынок. Давай, пока не увидел никто. Не бойся, я тебя не трону.

Поколебавшись, Тим покинул свое лиственное укрытие и приблизился к окну. Отец отошел в глубь комнаты.

Мальчик ступил на подоконник, соскочил на пол и встал, понурившись. Некоторое время они молча стояли друг против друга. Слышно было, как бесконечную ночную тишину сверлят цикады и где-то, на другом краю спящей земли, тащится скрипучая повозка. Со вздохом облегчения отец затворил окно, поставил подсвечник на стол и сел на кровать мальчика.

— Я же тебя просил, Тим, — начал он. — Просил или нет?

Сын не отвечал.

— Ты не такой маленький, должен понимать. Зачем ты это делаешь?

Мальчик порывисто поднял голову. Набежавшие слезы блеснули в его глазах.

— Папа, но почему, почему?.. Я ведь не делаю ничего плохого… Никто даже не видел. Я осторожно, честное слово…

— Не увидели сейчас, так увидят потом, — возразил отец. — Рано или поздно тебя заметят, и что тогда? Об этом ты подумал? Хочешь, чтобы тебя стороной обходили, чтоб дразнили, как дурачка Фаби, так, что ли? Подумай о нас с матерью. Как-никак, среди людей живем. Я не хочу, чтобы соседи показывали на нас пальцем.

Ночная бабочка трепетала под слабо озаренным потолком. Она мягко тыкалась в побелку, словно рука, накладывающая незримый шов. Потом по стремительной спирали спустилась к свече и заплясала вокруг нее, колебля язычок огня. Она порхала, сужая кольцо своего полета, и вдруг коснулась пламени. Раздался еле слышный треск, словно маленькую жизнь насекомого единым махом разорвали в клочки. Мгновение спустя обгоревшая бабочка лежала на столе, и ее лапки судорожно комкали воздух.

Потом она затихла.

— Видишь? — сказал отец. — Видишь, что с ней стало? Но тебе-то разум дан, Тим. Ты должен понимать, что к чему. Вот вырастешь, станешь взрослым, надо будет обзаводиться своим домом, кормить семью. Кто тебе даст работу, если люди начнут обходить тебя стороной, как зачумленного?

— Я могу наняться в цирк, — прошептал мальчик.