Хрустальная медуза

— У меня прямо ноги отнялись. Я давно так много не ходила. И знаешь — по каким-то тропкам, глина скользит, каблуки подворачиваются, в траве кто-то пропыхтел вот так — чуф-чуф-чуф! Дим побежал следом, потом позвал. Смотрю — сидит на корточках, кого-то гладит и говорит — не бойся, он колючки прижал. Представляешь — ежик!

— Представляю… — сказала я.

Не стой передо мной девушка, которая месяц назад пыталась покончить с собой, и не воротись она со свидания с двухсотлетним прапрапрадедом, я бы могла подумать, что она попросту влюбилась в Дима…

— Да, пока не забыла, он просил передать, что хочет тебя видеть. — Зачем?

— Не знаю. — По-моему, этот безумный Дим в тебя влюбился, — не выдержала я.

— Да ему же двести лет! Разве можно в двести лет влюбляться? — изумилась Эва. Видно, предельным возрастом для такого дела она считала двадцать восемь…

Я не стала ей говорить о том, что с людьми случаются, как правило, именно непредвиденные вещи. Но Диму все же придется объяснить ситуацию…

Так я и сделала. И даже не пришлось проявлять для этого какую-то инициативу. Дим сам потребовал именно информации о болезни Эвы.

— Вам же рассказывал Фернандо перед нашим приходом, — сдипломатничала я.

— Да, сказал, что девочка перенесла тяжелое потрясение, что мы должны отнестись к ней со всей чуткостью. Отец у нее в дальней разведке, мать почему-то не может прилететь с межпланетной, так что от нас потребовали родственных чувств, по всей видимости. Ну, с девочками было легче — Эва им вроде любимой внучки. Маша учит ее вязать, Диана — варить цукаты, Леночка — составлять картинки из всяких сушеных цветов и трав. Полтораста лет назад это было в моде. А я хочу знать, что с Эвой на самом деле.

Он упорно смотрел мне в глаза своими отчаянно-синими… Ладно! Дим хочет ответа — Дим получит ответ!

— История, конечно, странная и неприятная, — сказала я, — но будем надеяться, что без серьезных последствий. Эва пыталась покончить с собой из-за несчастной любви.

Он нисколько не удивился.

— Да, она такая… — странно усмехаясь, сказал Дим. — Это в ней есть. Способность так любить… Даже удивительно в ваш век…

— Поэтому, Вадим Петрович, — совершенно официально заявила я, — мы с вами должны как можно осторожнее обращаться с Эвой. Она, как вы сами заметили, человек не нашего века, она очень впечатлительна, неконтактна, и потребуется время, чтобы она окончательно пришла в себя. Не надо беспокоить ее понапрасну.

— Почему же? — возразил Дим. — А, может, ей теперь необходимо именно беспокойство? Не собираетесь же вы, в самом деле, оставить ее наедине с воспоминаниями о том поганце, из-за которого?..

— Не собираемся, конечно! Скоро курс лечения будет окончен, Эва покинет институт, поедет работать, встретится с новыми людьми. Все должно идти естественным путем.

— Но сейчас-то ей нужна помощь! — настаивал Дим.

— Мы и оказываем ей помощь — вы, я, все…

— Да не такая, не медицинская…

— И медицинская тоже! Эва была в состоянии депрессии — мы это состояние сняли. Гиподинамию, которой иногда страдают межпланетчики, тоже устранили. А психогигиеническую помощь позвольте уж осуществлять мне.

— Весь вопрос в том, от чего вы собираетесь спасать ее, — перебил меня Дим. — От способности остро и ярко воспринимать мир, жизнь, чувства? От способности ощущать боль? Да ведь она может быть счастлива только на краю бездны, когда все обострено до предела! А если этого края не будет, она всю жизнь станет по нему тосковать, потому что однажды там уже побывала!

— Я очень благодарна вам и всем Бессмертным за содействие, но хотела бы сама контролировать состояние Эвы, — удивительно, как это мне удавалось сохранять официально-благожелательный тон! Я-то знала, насколько он прав, но согласиться с этим отчаянным Димом — значило выпустить его на свободу, и поди знай, какие невероятные решения созреют в его буйной серебряной голове…

— Ради бога, контролируйте! Но пусть Эва по-прежнему приходит к нам, мы ей рады, и…

— А не принесет ли ей это теперь больше вреда, чем пользы? Ведь девочка должна жить и работать в двадцать втором веке, а не в двадцатом. Дадим ей способность вернуться в нормальную обстановку. Пусть живет, учится, встречается со сверстниками, с молодежью. А потом… Ведь должен же прийти кто-то, кто заставит ее забыть того… Тенгиза… Какой-нибудь молодой, красивый, надежный парень…

— И главное условие при этом — молодость кандидата?

Эва была права, спросил — как клюнул. Но ничего странного и ничего настораживающего не почуяла я в этом вопросе.

— Молодость, доброта, верность… — начала я перечислять.

— А почему вы не сказали о главном? — агрессивно спросил Дим. — Почему вы не сказали о том, что этот прекрасный незнакомец прежде всего должен так полюбить Эву, что она станет для него главным в жизни?

— Само собой разумеется! — я держалась стойко, но меня смущал его блестящий, острый взгляд.

Мне повезло — Дима позвали обедать. И я ушла.

У пропускного автомата меня догнал Фернандо.

— У меня к тебе просьба, — решительно заявил он. — Верни, пожалуйста, жетоны, которые я дал вам с Эвой.