Хрустальная ваза

А каменное здание клуба стоит на главной аллее, как идти к бывшей генеральской усадьбе. Раньше в парке гулял только сам генерал да его приближенные — челядь домашняя, управляющие, бухгалтера да конторщики, инженеры да лесничие. И в клуб ходить имели право только они; из рабочих туда могли пройти только самые видные мастера, которые побольше зарабатывали.

Теперь же другое дело: теперь парк и клуб для всех хрустальщиков, теперь в парке хозяева главным образом молодежь.

Вот и сегодня в парке молодежь гуляет.

И Настя с Любою и Машиною тут же находятся.

Настю не узнать теперь отцу родному, такая она стала. Прямо городская девушка, точно и родилась она тут. Платье точь-в-точь такое же, как и у Любы, из одной материи пошили им, туфли одинаковые, волосы так же острижены и завиты, как у той, так и у другой, гребешки белые в волосах воткнуты, тоже одинаковые.

Машина смотрит на них и ухмыляется: точно две сестры!

И Машина принарядился. На нем костюм серый в клеточку, на голове кепка праздничная, на шее галстук розовый. А в зубах все та же трубка хрустальная, прокопченная, на янтарь похожая. Он каждый раз сопровождает в парк и в клуб «дочурок своих», он теперь и Настю за дочь родную считает. Он охраняет их, боится, как бы к ним какой хулиганишка не пристал, девчонки-то уже вон какие стали. А так бы, сам по себе, он не стал каждый раз сюда ходить, не молоденький ведь, ему бы в пору дома отдохнуть. Настя с Любою под руки его ведут, словно кавалера какого.

Сегодня день особенный: закрытие парка и последний спектакль в летнем театре, который дают московские артисты. И Машина нет-нет да и схватится за боковой карман, целы ли билеты.

Осень пришла. И деревья в парке — клены, дубы, вязы и ясени — порозовели, позолотели, малиновыми стали. И липы столетние роняют листву наземь и в пруд, и над прудом туман белесый, холодный.

Люба с Настей ежатся.

— Что? Говорил ведь я вам — пальто надевайте, головы покройте. Не послушали, теперь вот и корежитесь от холода, точно поросята паршивые, — говорит Машина дочуркам своим.

— Не замерзнем, с нами ведь Паровоз. А от паровоза всегда ведь тепло, — отвечает Люба, прижимаясь к отцу.

— То-то, Паровоз! Паровоз вас обогревать должен… Ах, братцы, братцы, и когда только вы совсем умные станете, — ворчит ласково Машина.

— Мы не дуры и сейчас. Почему мы не надели пальто? Потому что последний вечер в парке гуляем, целых полгода потом в пальто ходить, зима-то длинна. И рад будешь пойти без пальто, а нельзя будет: пойдут дожди, морозы, снег.

— А сейчас теплынь, прямо сил нет! Я тоже зря пиджак надел, в одной рубашке куда бы удобней…

— Да хватит тебе ворчать-то, Паровоз ты этакий, — говорит Люба отцу. — Что ты распыхтелся, не даешь музыку послушать?

А музыка гудит и гудит, марш за маршем, вальс за вальсом. Лампочки электрические в листве лип горят, точно светлячки огромные. Все молодое Дятьково в парке гуляет. Шум приглушенный от шагов, разговор вполголоса, смех задорный.

Настя улыбается. У нее на душе очень радостно и весело! И музыка хороша, и народу много. Все, все хорошо, а самое хорошее для нее впереди — спектакль.

За все это время Настя видела спектаклей пять, а то все некогда и денег маловато. Если бы не дядя Машина, совсем бы не ходила. Машина всегда билеты им с Любою покупает, Машина водит их в парк, в кино и на спектакли. Билеты хоть и дешевые, а все ж нужны деньги. Настя же получила всего три получки, рублей по двадцать в месяц ей пришлось. Много ли на это разгуляешься?

А тут и одеться надо: платья, туфли праздничные, туфли рабочие, то да другое, — на спектакли-то и ни копеечки. Настя знает, что даже за хлеб и обеды она должна Машине с Любою, знает, что Машина и к платьям ее своих денег добавил, и ей стыдно оттого. Сказать о том хотела Машине, но он ведь рассердится. И она пока помалкивает, все равно ей нечем с ним рассчитаться сейчас. Но вот после она ему обязательно все отдаст, все, все до копеечки.

И Любе отдаст, Любе она тоже должна. Сколько Люба ей платьев своих давала носить, рубашек, туфель, так и не перечесть! А одни ботинки Любины Настя в пух разбила, работая на заводе. Нет, всего этого Настя никогда не забудет, ей Машина с Любою дороже отца и матери родных стали, без них она совсем бы, наверно, пропала, не знала бы, как ей и на свете прожить.

А того она и не знала, что и сама она Прокопу Машине и Любе родная стала. Прокоп Машина полюбил Настю за то, что она тихая, умная, а больше всего за Стрекозу, Макарку и голубей. Люба не очень-то охоча до питомцев отцовых, а Настя чуть не с первого дня подружилась с ними. На что уж петух Макарка злой и озорной, клевать было Настю на первых порах вздумал, а теперь как завидит Настю, так и летит к ней на плечо.

— Умственная девочка, скотину понимает и любит.

Машина гордился тем, что Настю на дорогу вывел. Пропасть бы девочка могла совсем, если бы он не взялся за нее как следует.