Хрустальная волчица

Я опустилась на колени перед Бьерном и поцеловала бледные, сухие губы, со всей страстью, со всем отчаяньем, на которые была сейчас способна, вминаясь в обнаженное тело. Мои пальцы запутались в длинных волосах мужчины, я тянула и комкала их с такой силой, что Генрих застонал, но меня это не остановило. Я оседлала мужчину проникая языком сквозь преграду отвечающих мне с такой же страстью губ.

Горячая, золотистая кожа согревала мои ледяные пальцы, распаляя, обжигая, руки мужчины поддерживали меня под попку, мяли её, вызывая гортанные стоны и древние как мир желания, я двигалась на встречу ему, а он мне. Отстранившись, когда и у меня, и у него закончился воздух, мы замерли, соприкасаясь лбами и тяжело втягивая живительный морозный воздух.

А дальше

Дальше всё происходящее было словно в вязком, хмельном тумане. Я рывком стянула с него остатки белья, дернула пару скрытых, кожаных хлястиков, удерживающих мою жесткую броню и нижнюю сорочку, приспустила брюки, обтягивающие меня, как вторая кожа. Под горящим возбуждением взором я особенно остро ощущала сейчас свою уязвимость и наготу, мужчина выпростал из своих волос мою руку, и поцеловав кровоточащую от ранок сердцевину ладони, притянул меня еще ближе.

Он поймал мой взгляд, убеждаясь, я кивнула, и вновь приникла к его губам, не желая расставаться с ним хоть на мгновение, и почувствовала, как плотная, твердая головка скользит меж влажных складок, без напора, осторожно, но решительно. На лбу у мужчины проступили мелкие бисеринки пота, а движения были так аккуратны и деликатны, что я не выдержала и сама опустилась на твердокаменный ствол.

Мгновенная острая боль сменилась тянущей, а затем и вовсе присмирела, теряясь на фоне остальных, неведомых до селя впечатлений. Я поднималась и опускалась, поймав тот самый ритм, умирала и возрождалась, кричала и царапалась, билась в экстазе взлетая к звездам.

Я не помню как, но я оказалась спиной на земле, а мой мужчина, жестко вбивался в меня, вторя моему ритму, подчиняясь моим приказам и мольбам. Я рычала, ощущая всё возрастающую огненную вспышку, зародившуюся так давно или всего мгновение назад, и укусила сочленение мышц у плеча и шеи, с ревом капитулируя и ощущая на своем языке солоноватую кровь.

Но мне было мало, я хотела еще. И я вгрызалась в теплую плоть, силясь не причинить боль, а заклеймить. И я двигалась и двигалась в первобытном ритме, подаваясь на встречу, сжимала ноги желая больше и глубже, подбивала пятками, вминая их в упругие ягодицы, раскрываясь на встречу. Я охрипла, но не могла не кричать, я царапалась, не в силах больше шевелиться, я разлеталась на крошечные частицы, наслаждаясь соитием и тем безумным финалом, что настигал меня, словно хищник жертву.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И да, Генрих был тем, кого стоило подождать.

В сознание я приходила с трудом.

Фенрир настойчиво тыкался влажным, холодным носом в мою раскрытую ладонь, бережно прикусывая кончики пальцев. Я отдернула руку, оттолкнув слюнявую морду и отвернулась, уткнувшись носом в подушку, свежий запах штормового моря обрушился на меня, а примятая постель всколыхнула приятные воспоминания.

Я было вновь провалилась в сладкую дрёму, но пробивающийся сквозь неплотно сомкнутые шторы свет полуденного солнца безжалостно щипал глаза. Со стоном натянув одеяло на голову, оголяя враз заледеневшие пятки, я резко подскочила на кровати, шипя и морщась от боли в мышцах.

Обрывочные, клочковатые как прибрежный туман, воспоминания о долгожданной близости, как нитки за иглой потянули предшествующие ей события, в обратном порядке, разматывая клубок воспоминаний. Пред глазами мелькали картинки: вот Генрих кладет меня на постель, клацающую зубами от пронзающего всё тело холода, вот обмывает кровь и грязь в натопленной до красна купальне, вот несет обессиленное тело сквозь лес, вспоминаю тяжесть и немощь, навалившуюся после соития, невиданное до сей поры удовольствие, даже сейчас пронзающее отголосками молний, битва с тварями, преследование, бои, Робби

Робби!

Я вскочила с кровати, запутываясь в покрывале, и больно приложилась мизинцем о ножку тумбочки. Удар был такой силы, что с плоской поверхности, накрытой кипенно-белой кружевной салфеткой, посыпались пилюли и порошки, присыпая разбитую мензурку с отвратно пахнущим зельем и вызывая на полу шипящую реакцию. Проклиная свою нерасторопность, я лихорадочно натягивала брюки и сюртук, буквально вторгаясь тараном в мысли Фенрира.

- Я ничего не знаю о нем, Кайла, - с сожалением буркнул волк, - инам надо поговорить

Его лохматая морда выражала крайнюю степень раскаяния, я бы даже сказала вины, но мне было не до разгадывания звериной мимики: