Сначала мы с Неной решили поставить палатки у источника, на восток от стен монастыря. Но когда мы прошли по руинам этого бывшего города монахов, нам захотелось только одного — поскорее в горы, в дикие места, подальше отсюда. Дело не только в том, что разрушенный монастырь стал мусорной свалкой для многих экспедиций, идущих на Эверест с севера, но и в том, что впадаешь в отчаяние, глядя на пустоту и безотрадность развалин. Единственное, что осталось от прежних времен, — это чортен перед главным входом, но и его макушка уже грозит обвалиться. Знаменитые резные украшения из дерева сожжены или растащены. Остатки прекрасных произведений свалены у стен. Изгнанные монахи перебрались на южную сторону Джомолунгмы, в Непал, и основали там новый монастырь, носящий имя Тутунчулинг.
Верхняя часть долины Ронгбук считалась ранее священной, там запрещалось убивать диких животных. Границей этого запрета служила огромная стена мани
О монахах заботились странники: они приносили с собой в достаточном количестве ячменную муку (цзампу), чай, ячье масло, теплую одежду и другие дары.
Мы с Неной обсуждаем, где поставить палатки, и вдруг слышим выстрел. Я оборачиваюсь и вижу Чена, который охотится за зайцем. Я злюсь. Ведь я думал, что и мы не станем убивать здесь зверей... Чуть позже выезжаем. В 5 километрах вверх по долине есть подходящее место для лагеря. Небольшой волк, напуганный шумом мотора, выскочил на морену. По цвету он совершенно не отличается от окружающего ландшафта. Остановившись на безопасном расстоянии, он с любопытством нас рассматривает. Эверест теперь виден почти целиком. Он сверкает белизной, как будто освещен изнутри. Останавливаем машину, чтобы оглядеться. Слева от нас возвышается целый ряд неприступных скальных отвесов со стенами по 1000 метров и более. Неяркая ржаво-красная расцветка скал напоминает мне горы в Доломитах. Впереди по ходу — низкие моренные гряды, за которыми виден язык ледника. В его бурой пасти проглядывает голубоватый лед.
Приходится то и дело останавливаться, чтобы убрать с дороги камни. Проезжаем мимо горстки заброшенных лачуг. Здесь раньше жили монахи, которые в свое время произвели сильное впечатление на Мориса Уилсона. Человеческая жизнь в ее наиболее отвлеченной форме, застывшая неподвижность, тянущаяся годами, наедине с собой и бесконечностью. Жизнь — как временное пристанище для вечной души.
Я вспомнил одно стихотворение, написанное в XI столетии отшельником Миларэпой