Хрустальный грот

В остальное время я читал и гулял по холмам, собирал растения и готовил лекарства. Я также сочинял музыку и пел песни, слушая которые Кадал искоса поглядывал на меня и качал головой. Некоторые из них поют до сих пор, но большинство совершенно забыты. К последним относится и эта песня, созданная мною в одну из майских ночей. Город окутывал аромат цветения, а в кустах папоротника синели колокольчики.

Земля сера и пуста, обнажены деревья,
у них отняли лето. Украли все,
у ивы волосы, у голубой воды красоту,
похитили золотые травы. Не раздается
даже птичий щебет. Все это украла и
присвоила себе одна гибкая девушка.
Она беспечна, как майская птичка на ветке,
чудесна, как колокольчик.
Она танцует среди клонящегося камыша,
и ее шаги оставляют серебряные следы
на серой траве.
Я бы взял для нее подарок,
для королевы всех девушек,
но что осталось в моей голой долине?
Голос ветра в тростнике, жемчужины дождя
да моховый мех, растущий на холодном камне.
Что можно предложить ей еще, кроме мха?
Она закрывает свои глаза
и отворачивается от меня во сне.

На следующий день я шел по лесистой долине, примерно в миле от пещеры, собирая мяту и битеруид. И вдруг, словно я позвал ее, она появилась передо мной на тропинке среди колокольчиков и папоротника. Может быть, я ее и звал. Стрела остается стрелой, какой бы бог ее ни запустил.

Я неподвижно остановился среди берез, боясь, что она исчезнет, что она является привидением, возникшим в моем воображении из снов и желаний. Я не мог двинуться с места, хотя мой дух и мое тело рвалось навстречу ей. Она увидела меня и рассмеялась. Подошла ко мне легким шагом. В бликах света и тени, в постоянном движении березовых ветвей она казалась сотканной из воздуха. Ее шаги словно не приминали травы. Когда она приблизилась, я понял, что это все же не видение, а сама Кери, такая, какой я ее помнил, в коричневом домотканом одеянии, пахнущая жимолостью. Однако на ней не было капюшона, волосы рассыпались по плечам, ноги босы. Сквозь ветви пробивалось солнце, ее волосы отсвечивали, как вода, переливающаяся на солнце. В руках она держала охапку колокольчиков.

— Милорд! — Тонкий и легкий голос наполнился радостью.

Я стоял, с виду спокойный и невозмутимый, а внутри у меня все дрожало, как у лошади, взнузданной и пришпоренной одновременно. Мелькнула мысль, а что я буду делать, если она снова захочет поцеловать мне руку.

— Керри! Что ты здесь делаешь?

— Как! Собираю колокольчики, — она выглядела, как сама невинность, что сглаживало дерзость ее слов. Кери протянула их вперед, смеясь из-за них. Бог ее знает, что она разглядела на моем лице. Нет, она не собиралась целовать мне руку.

— Разве ты не знаешь, что я ушла из Святого Петра?

— Да, мне сказали. Я подумал, что ты переехала в другой монастырь.

— Нет, ни за что. Я возненавидела монастыри. Там как в клетке. Некоторым там нравится, — спокойно и безопасно. Но это не для меня, я не создана для такой жизни.

— Когда-то так же хотели поступить со мной.

— Ты тоже убежал?

— Да, конечно. Но прежде, чем меня успели там запереть. Где ты сейчас живешь, Кери?

Она, похоже, не слышала вопроса.

— Ты тоже не создан для такой жизни? Для оков?

— Не для таких оков.

Она не поняла, да я и сам не знал, что имел в виду. Поэтому я промолчал и продолжал наблюдать за ней, наслаждаясь радостью момента.

— Жалко твою мать.

— Спасибо, Кери.

— Она умерла сразу после твоего отъезда. Тебе, наверное, сказали?

— Да, я был в монастыре после приезда в Маридунум.

Она помолчала, глядя в землю и ткнув пальчиком босой ноги в траву. От этого легкого танцевального движения на ее поясе зазвенели позолоченные яблочки.

— Я знала, что ты вернулся. Все говорили об этом.

— В самом деле?

Она кивнула.

— В городе мне сказали, что ты не только великий волшебник, но и принц. — Она взглянула на меня, в ее голосе послышалось сомнение. Я был одет в старую заляпанную отварами тунику (Кадал не мог ее отстирать), накидка обветшала, и ее облепили колючки и куманика. На ногах у меня были полотняные сандалии — какой смысл носить кожаные по высокой сырой траве? Даже по сравнению со скромно одетым молодым человеком, каким она видела меня прежде, теперь я выглядел нищим оборванцем.

— Ты еще считаешься принцем после смерти своей матери? — с невинной прямотой спросила она.

— Да, ведь мой отец — Верховный король.

У нее приоткрылись губы.

— Твой отец? Король? Я и не знала, об этом никто не говорил.