Хрустальный грот. Дикий волк

Король бросил на меня быстрый взгляд из-под своих густых бровей. Нетерпеливо вздохнув, он расправил на руке мантию.

— Ладно, пускай себе. О, боже милостивый, как я голоден. Время ужина давно прошло, но ты, наверное, останешься верен своей чертовой римской моде — захочешь сначала помыться. Предупреждаю: после твоего отъезда мы ни разу не топили печей.

Дед развернулся, взмахнул мантией и вышел, не переставая говорить. Я услышал, как мать с облегчением вздохнула. Она села. Дядя протянул ко мне руку.

— Иди сюда, Мерлин, поговорим, пока я моюсь в вашей холодной уэльсской воде. Мы, принцы, должны знать друг друга.

Я стоял как вкопанный, памятуя о находившейся рядом и молчавшей матери и о том, как тихо она села.

— Иди, — мягко позвал меня дядя и снова улыбнулся.

Я бросился к нему.

Этой ночью я лазил по ходам отопления. Они стали моими личными покоями, потайным убежищем, где я прятался от старших мальчишек и играл в свои одинокие игры. Дед был прав, сказав, что я «скрывался по углам». Но делал я это не из страха, хотя сыновья придворных следовали его примеру, что свойственно детям, и превращали меня в мишень для нападок и насмешек всякий раз, когда я попадал им в руки.

Поначалу ходы неиспользуемой отопительной системы и в самом деле служили для меня убежищем, секретным местом, где я мог скрыться и найти уединение. Но вскоре мне начало доставлять необычайное удовольствие изучать грандиозную систему Мрака, пропахшие землей пространства под дворцовыми полами.

В былые времена дворец деда являлся большим сельским поместьем, принадлежавшим какому-то римскому аристократу, который владел землями, растянувшимися вдоль реки  на несколько миль. Сохранилась основная часть замка, сильно потрепанная временем и войной. Один разрушительный пожар уничтожил часть главного здания. Старые жилища рабов, расположенные вокруг внутреннего двора, остались нетронутыми. Там жили повара и прислуга. Стояли и бани, перелатанные и отштукатуренные. Крышу в провалившихся местах наскоро заделали соломой. Я не помню, чтобы топили печи. Воду грели во дворе над костром.

Вход в мой секретный лабиринт лежал через топку в котельной. Он представлял собой отверстие в стене под потрескавшимся и заржавевшим паровым котлом на уровне колена взрослого человека. Вход скрывали заросли щавеля и крапивы, а прикрыт он был загнутым куском металла, отвалившимся от котла.

Внутри можно было пробраться под банные помещения, давно не использовавшиеся. Заваленный ход вызывал отвращение даже у меня. Я направлялся в другую сторону, под главное здание дворца. Систему отопления с горячим воздухом строили и содержали здесь на совесть. Полуметровое пространство под полом даже сейчас оставалось сухим и проветренным. Штукатурка по-прежнему лежала на кирпичных колоннах, державших полы. Конечно, некоторые колонны местами развалились, но отверстия, которые вели от комнаты к комнате, по-прежнему имели крепкие и безопасные своды. Я, неслышный и невидимый, мог свободно ползти до королевских покоев.

Если бы меня обнаружили, то, думаю, мне досталось бы наказание похлеще порки. Довольно невинным образом я становился свидетелем десятков секретных разговоров и совершенно частных сцен. Но я даже не подозревал об этом. Естественно, что в те времена никто не задумывался о том, что их могут подслушать. Дымоходы чистили дети-рабы, так как никому из взрослых не удавалось пробраться через них. Были места, где даже мне, чтобы пролезть, приходилось буквально извиваться. Лишь один раз мне угрожало разоблачение. Однажды днем, когда Моравик думала, что я играю с ребятами, а они, в свою очередь, решили, что я прячусь у нее в юбках, рыжий Диниас, мой главный мучитель, отвесил какому-то малышу такого пинка, что тот упал с крыши, где они играли, и сломал ногу, всполошив всех своим ревом. Моравик, прибежавшая на крики, обнаружила мое отсутствие и не замедлила поднять на ноги весь дворец. Я услышал шум и поспешил наружу, возникнув из-под котла весь в грязи и запыхавшись. Как раз в это время Моравик возглавила поиски в том крыле, где находилась баня. Мне удалось отговориться и отделаться надранными ушами и нахлобучкой. Но урок был извлечен. Больше я никогда не спускался в ход днем. Только по ночам, перед тем как Моравик ложилась спать или же когда она уже храпела. Большинство людей во дворце обычно уже спали. Иногда я заползал прямо под спальню матери, слушая ее разговоры с женщинами. Однажды ночью я услышал, как она, оставшись в одиночестве, громко молилась вслух. Произнеся мое имя, «Эмрис», она заплакала. Я пополз дальше, к покоям королевы. Почти каждый вечер Олуэн, молодая королева, в окружении своих леди пела под аккомпанемент лиры. Потом в коридоре раздавалась тяжелая поступь короля и музыка смолкала.

Но я путешествовал совсем не ради того, чтобы слушать. Что для меня имело значение на самом деле — сегодня я хорошо понимаю это — остаться одному в неведомой темноте, где человек сам себе хозяин, не считая смерти.