Хрустальный грот. Полые холмы

Я медленно сошел со своего возвышения. Дойдя до середины башни, я остановился так, чтобы король хорошо видел меня, развел руки ладонями вниз, будто я, словно лозоискатель, ищу, что находится там, в глубинах земли. До меня докатилось бормотание толпы и режущий слух презрительный возглас Могана. Затем я уронил руки и приблизился к королю.

— Ну? — В сухом и жестком голосе короля звучал вызов. Он заерзал в седле.

Не удостоив его взглядом, я прошел мимо мула и направился в самую гущу толпы, как будто людей вовсе не существовало. Я шел не опуская рук, вперив взор в землю. Я видел, как, помедлив мгновенье, шаркая, задвигались ноги и толпа расступилась, чтобы пропустить меня. Я шествовал мимо них, стараясь двигаться по развороченной вязкой земле плавно и с достоинством. Стражи не сделали попытки задержать меня. Проходя мимо факельщиков, я поднял руку, и один из них тут же беспрекословно последовал за мной.

Дорожка, протоптанная рабочими и животными по склону холма, была совсем свежей, но я надеялся, что она не сильно отклонялась от старой оленьей тропы, которой шли тогда короли. Я не ошибся: на полпути вниз по склону я обнаружил седую скалу. Молодые папоротники пробивались в расщелинах у корней дуба; на дереве уже распускались почки, зеленея среди прошлогодних желудей. Нимало не колеблясь, я свернул с тропы и направился в густую темень чащи, затенившую крутой склон.

Подлесок оказался много гуще, чем мне помнилось, и, разумеется, никто не ходил этим путем, вероятно, с тех пор, как мы с Сердиком продрались сквозь чащу. Но я помнил его так ясно, как если бы вернулся в тот самый зимний день. Я шагал быстро и даже там, где кусты вымахали мне по плечо, старался идти плавно и величественно, будто передо мной расстилалась морская гладь. За величественность мнимого волшебника я поплатился на следующий день — ссадинами, царапинами и порванной одеждой, но у меня не было ни малейших сомнений, что в тот вечер это произвело должное впечатление. Помнится, когда мой плащ зацепился за куст, опасно натянулся, грозя замедлить мой шаг, факельщик метнулся ко мне, словно раб, чтобы отцепить плащ и понести за мной.

Вот и переплетение терновника у самой стенки лощины. Валуны скатились по склону горы и белели теперь среди ветвей терновника, словно пена среди тростников в тихой заводи. Над ними навис кустарник: голые побеги бузины, жимолость, похожая на завитки волос, упругая колючая куманика, влажно блестящий в свете факелов плющ. Я остановился.

Мул оскользнулся, в шорохе осыпающихся камешков остановился у моего плеча.

— Что далее? — раздался голос короля. — Что это? Куда ты нас привел? Помни, Мерлин, твое время на исходе, и если тебе нечего нам показать…

— У меня найдется что тебе показать. — Я повысил голос, чтобы меня слышали все, сгрудившиеся за его спиной. — Я покажу тебе, король Вортигерн, и любому, у кого достанет смелости последовать за мной, магическое чудовище, которое лежит под твоей цитаделью и пожирает все созданное тобой. Подайте факел.

Слуга протянул мне факел. Не повернув головы, чтобы убедиться, что за мной следуют, я ринулся в темень чащи и раздвинул кусты, открыв вход в штольню.

Прямоугольный вход, все еще прочно укрепленный, был по-прежнему свободен, сухая шахта вела прямо к сердцу горы.

Мне пришлось наклонить голову, чтобы ступить в туннель. Ссутулившись, я шагнул внутрь, держа факел прямо перед собой.

Я помнил, что пещера была невероятно огромной, и был готов к тому, что, подобно другим детским воспоминаниям, это окажется преувеличением. Но она была даже больше, чем мне помнилось. Ее черная пустота удваивалась величественным зеркалом воды, которая покрывала весь пол пещеры, оставляя сухой выступающую из воды площадку у самого устья пещеры шириной в шесть шагов. И в это величественное неподвижное озеро словно причудливые колонны спускались выступающие ребра пещеры, сливались со своим отраженьем и снова терялись во мгле. Откуда-то из глубин горы доносился шум падающей воды, но здесь ничто не нарушало сверкающую, словно начищенное зеркало, водную гладь. Там, где прежде сочились, едва капая, тонкие ручейки, стены были затянуты тонкими сияющими вуалями влаги, неуловимо струящейся вниз и питающей озеро.

Я подошел к краю площадки, высоко подняв факел. Слабые язычки немного отогнали тьму, которую, казалось, можно было потрогать пальцами, более непроницаемую, чем даже в те ночи, когда темнота становится плотной и черной, как шкура дикого зверя, и давит на тебя, как душное одеяло. Там, где свет факела касался струящейся по стенам воды, вспыхивали и перемигивались тысячи сверкающих огней. Воздух был холоден и неподвижен, и слышалась из чащобы птичья трель.

Я услышал шаги людей, пробиравшихся вслед за мной в штольню, и мысль моя лихорадочно заработала.