Хрустальный грот. Полые холмы

После этих слов он замолк, погрузившись в свои мысли. Сейчас я не вспомню, понял ли тогда все, о чем он говорил. Но позже, когда из отдельных кусочков сложилась мозаика, все стало совершенно ясно. Та же гордость, какая не дала моей матери последовать за своим возлюбленным, не позволила ей позвать его назад, когда она обнаружила, что беременна. Та же гордость помогла ей выдержать месяцы унижений. Было и другое: если бы она каким-либо образом — пусть даже своим бегством — выдала имя своего любовника, то ничто бы не помешало ее братьям отправиться ко двору Будека и убить Амброзия. Зная своего деда, я без труда представлял, сколько принесено было тогда клятв кровавой мести тому, кто был отцом бастарда. Шли годы, и возвращение моего отца становилось все менее вероятным, а затем представлялось и вовсе невозможным: будто он и в самом деле был мифом или воспоминанием в ночи. А затем вмешалась иная давняя любовь и вытеснила из ее сердца прежнюю — священники одержали верх, и зимние свидания были преданы забвению. За исключением ребенка, так похожего на своего отца. Но, исполнив свой долг по отношению к нему, она могла бы обрести уединение и покой, в поисках которых она много лет назад отправилась по горной долине, как позже и я пристрастился ездить той же тропой, возможно, отыскивая то же, что и она.

Я вздрогнул, когда он внезапно прервал молчанье:

— Тяжело тебе пришлось? Жить, не зная, кто твой отец?

— Достаточно тяжело.

— Ты поверишь мне, если я снова скажу, что ничего не знал?

— Я верю всему, что ты говоришь, мой господин.

— Ты ненавидишь меня за это, Мерлин?

Я ответил медленно, не отрывая взгляда от своих рук:

— В том, что ты бастард и ничейный сын, есть одно преимущество. Можно сколько угодно придумывать себе отца. Его можно представлять себе и отпетым негодяем, и самым лучшим человеком на свете; отца себе можно выдумывать по воле настроения или каприза. С тех пор, как я достаточно вырос, чтобы осознать, что я бастард, я видел или искал своего отца в каждом солдате, каждом принце, каждом священнике. Я также видел его в каждом красивом рабе в королевстве Южного Уэльса.

Его голос прозвучал очень мягко, где-то у меня над головой:

— А теперь ты видишь его наяву, Мерлин Эмрис. Я спрашивал, ненавидишь ли ты меня за ту жизнь, на которую я обрек тебя?

Я не поднял головы и ответил, не отрывая глаз от языков пламени:

— С самого детства я мог выбирать себе в отцы кого угодно. Из них всех, Аврелий Амброзий, я выбрал бы тебя.

Тишина. Язычки пламени трепетали подобно бьющемуся сердцу.

— В конце концов, какой мальчишка не выбрал бы в отцы короля всей Британии? — добавил я, пытаясь обратить все в шутку.

Его рука твердо взяла меня за подбородок и отвернула мое лицо от жаровни, а взгляд от танцующего пламени.

— Что ты сказал? — Голос его был резким.

— Что я сказал? — непонимающе заморгал я. — Лишь то, что выбрал бы тебя.

Его пальцы впились в мою плоть.

— Ты назвал меня королем всей Британии.

— Неужели?

— Но это же… — Он внезапно умолк. Его глаза, казалось, жгли меня. Затем он опустил руку и выпрямился. — Оставим это. Если богам будет угодно, они заговорят снова. — Он улыбнулся мне. — Сейчас же имеет значение лишь то, что ты говоришь от себя. Не каждому мужчине удается услышать такое от взрослого сына. Кто знает, может, оно и лучше, что мы встретились как мужчины, когда у каждого из нас есть что дать другому. Мужчине, чьи дети с младенчества путаются у него под ногами, не дано вдруг увидеть свое отражение в сыне так, как я увидел себя в тебе.

— Неужели я так похож на тебя?

— Так говорят. А я к тому же вижу в тебе достаточно сходства с Утером, чтобы понять, почему все утверждают, что ты — мой сын.

— По-видимому, ему это не дано было увидеть, — заключил я. — Он очень разгневался или же вздохнул с облегчением, узнав в конце концов, что я не твой наложник?

— Тебе и это известно? — Амброзия это, казалось, забавляло. — Если бы он побольше упражнял свои мозги, а не мышцы, это пошло бы ему только на пользу. Но, как бы то ни было, мы отлично ладим. Он выполняет свою работу, а я — свою, и если я смогу проложить путь, то он станет после меня королем, если у меня не…

Он внезапно замолк на полуслове. В последовавшей затем неловкой тишине я сидел, не поднимая глаз от пола.

— Прости меня. — Он говорил тихо, как равный с равным. — Я сказал не подумав. Я так давно свыкся с мыслью, что у меня нет сына.

— Это и остается правдой, в том смысле, какой подразумеваешь ты, — ответил я, подняв взгляд. — И конечно, именно так и будет считать Утер.

— Значит, мой путь не будет таким ухабистым, раз ты думаешь так же.

— Не думаю, что я стану королем, — рассмеялся я. — Полукоролем, возможно, но скорее даже на четверть королем — маленькой частичкой, способной видеть и думать, но лишенной возможности действовать. Быть может, когда тебя не станет, из нас с Утером и получится один король на двоих? Он уже и сейчас ни в чем не знает меры, как по-твоему?

Однако Амброзий не улыбнулся. Глаза его прищурились, а взгляд стал напряженным и пристальным.

— Именно так я это и замышлял. Ты догадался?