Хрустальный грот

Войско Вортигерна еще не успело оправиться после стремительного бегства из Сноудона, когда армия Амброзия вошла в долину Вайэ и стала лагерем к западу от горы Большая Генореу, в местечке под названием Ганарью. Мне не доводилось слышать, сколько припасов было у Вортигерна, но крепость держали в полной готовности как раз на такой случай. К тому же всем было известно, что в стенах крепости, которую на памяти людской еще никто не смог взять, бьют два источника; поэтому Амброзий мог потерять немало времени прежде, чем взял бы измором запершегося там Волка. Но как раз осады Амброзий и не мог себе позволить: под боком у него стягивал силы Хенгист, и апрельские шторма готовы были бы замереть, открывая морские пути меж Британией и побережьями Саксонии. К тому же британским союзникам Амброзия не терпелось схватиться с Хенгистом, и потому они ни за что не согласились бы на затяжную осаду. Генореу требовалось захватить молниеносно.

Штурм крепости был скоротечный и беспощадный. С тех пор немало говаривали, что взятие крепости было местью Амброзия за своего давно умершего брата. Не думаю, что это правда. Такая злопамятность была не в его характере; к тому же он прежде всего был полководец и прекрасный стратег и тактик, а уже потом обыкновенный человек. Им руководила только необходимость, а к беспощадному штурму его вынудила жестокость самого Вортигерна.

Три дня Амброзий осаждал крепость в обычной римской манере. Там, где это представлялось возможным, он велел подтянуть осадные машины и пытался пробить оборону. Ему и в самом деле удалось разрушить внешний крепостной вал в двух местах у так называемой Римской дороги, но тут его войска оказались на открытом пространстве перед внутренним валом, из-за которого посыпался град стрел, и он приказал отступить. Увидев, сколь долгой обещает стать эта осада, а также и то, что и в эти три дня часть британских отрядов потихоньку оставила его лагерь, словно гончие, почуявшие сакского зайца, Амброзий решил приблизить развязку. Он послал к Вортигерну парламентера с предложением условий, на которых крепость будет сдана. Вортигерн, который, должно быть, видел уход части британских войск и не мог не понимать, в каком положении оказался его противник, рассмеялся посланнику Амброзия в лицо и отослал его назад без ответа, но с отрубленными руками, которые, завернув в окровавленную тряпицу, привязали бедняге к поясу.

Спотыкаясь, парламентер вошел в шатер Амброзия сразу после захода солнца третьего дня и смог удержаться на ногах, пока произносил слова, которые ему было велено передать.

— Они говорят, что ты можешь оставаться здесь, мой господин, пока твоя армия не растает, а ты сам не станешь таким же безруким, как я. У них достаточно припасов, милорд, я это видел, и вода…

— Он сам приказал сделать это? — только и спросил Амброзий.

— Королева, — ответил искалеченный воин. — Это была королева.

Он рухнул ниц у ног Амброзия, и из окровавленной тряпицы вывалились его руки.

— Тогда мы спалим это осиное гнездо вместе с королевой и всеми прочими, — коротко бросил Амброзий. — Позаботьтесь о нем.

Той же ночью, к вящему удовлетворению осажденных, с Римской дороги и из пробоин во внешнем валу исчезли осадные машины. Вместо этого проломы заложили огромными ворохами валежника и спиленных сучьев, и Амброзиево войско теснее сжало кольцо на подступах к вершине горы: цепи лучников стали в немом ожиданье, а позади них — ратники, готовые зарубить любого, кому удастся бежать. В тихий предрассветный час был отдан приказ. Со всех сторон через стены крепости обрушился ливень стрел с наконечниками из подожженной промасленной пакли. Долго ждать не пришлось. Постройки были большей частью деревянные, а внутри скопилось множество повозок, запасов, животных и корма для них. Огонь жадно набросился на крепость. А когда рассвело, подожгли валежник у внешних стен, так что любого, спрыгнувшего с них, снаружи тоже встречала стена огня, а еще дальше — железное кольцо британской армии.

Говорят, что на протяжении всего этого беспощадного штурма Амброзий сидел на громадном белом коне и смотрел, пока от отблесков пламени его жеребец не стал таким же красным, как и Красный Дракон над его головой. А высоко на крепостной башне Белый Дракон, ясно видимый на фоне черных клубов дыма, окрасился кровью под цвет языков пламени, а затем почернел и упал.

2

Пока Амброзий осаждал, а затем предал огню Генореу, я все еще был в Маридунуме; с Горлойсом я расстался по пути на юг, пожелав ему скорой встречи с моим отцом.