Хрустальный шар

Она отвернулась. Плечи ее задрожали. «Вы плачете? – сказал я. – Я огорчил вас, вы в самом деле плачете?» – «Но почему, – сказала она, – за что? Ведь вы меня совсем не знаете… И что нас объединяет?» – «Да, это правда, я вас не знаю… никого не знаю. И нас ничто не объединяет… кроме моей любви». Тогда она рассказала мне о себе все.

Трайсен продолжал смотреть в окно на голый холм, окруженный стенами домов.

– Говори, – сказал Раутон.

– Это такая смешная история, как в сказке. Но в нашей, американской. Ее отец хочет, чтобы она вышла замуж за Коллума. Это один тип, у которого семизначный счет. Это необходимо для сохранения их состояния, потому что некий Адамс, который производит имбирную жевательную резинку, в последнее время захватил рынок. Потому отец и пожелал ее выдать за Коллума. А она дала ему слово. И свадьба уже должна была состояться, но жених во время охоты упал с коня и сломал ногу. Теперь он лежит на вытяжке, а когда встанет – через какие-то семь-восемь недель, – они должны вступить в брак.

– А она? – спросил Раутон.

– Все это она рассказала мне там, на этих ступеньках. Думаю, что запомню их до конца жизни. Имитация мрамора, а поверх нее красная дорожка. Она? Она не хочет, но когда умирала мать, взяла с нее слово, что она будет делать то, что посчитает нужным отец. А кроме того, ей восемнадцать лет: еще три года до совершеннолетия, она не могла бы вступить в брак без разрешения отца. Впрочем, за ней присматривают два детектива – понимаешь, ведь это дочь миллионера.

– Чтобы не убежала?

– Да уже через неделю я сидел бы в каталажке, потому что у ее отца хорошие отношения с нашей административной властью.

– Это все? – Раутон потушил сигарету.

– Да.

Репортер встал и прошелся по комнате. Вдруг остановился перед художником.

– Два вопроса, на которые ты должен честно ответить. Я думаю, ответишь, иначе бы ты ко мне не пришел. Во-первых: сколько денег у тебя осталось от твоей премии?

– Было двадцать пять тысяч, но я немножко промотал. Есть тысяч девятнадцать, может, немного больше…

– Это все, что у тебя есть, да?

– Кроме полотен.

– Не хочу тебя обижать, но это у нас не капитал. И во-вторых: она тебя любит?

– Я не знаю; она, наверное, тоже не знает. Во всяком случае, если бы… если бы…

– Не люблю условное наклонение, – решительно сказал репортер. Он по-прежнему расхаживал по комнате, но шаги его менялись: то замирали, то становились более широкими и легкими. Он немного сгорбился, втянул голову. – В данный момент я вижу только две возможности, – сказал он, вдруг снова остановившись перед художником. – Или немедленно пустить по миру старого Гиннса, и тогда ты станешь неплохой партией, как говорится, или сделать из тебя миллионера. Первая возможность представляется мне очень трудной.

– Зато вторая очень простая, – сказал художник. Он опустил голову. Рассказывая, заново все переживал, и сейчас напряжение его несколько ослабло.

– Ты пришел ко мне за советом, а не хныкать. Ты мужчина или кто?

Раутон продолжил хождение по комнате.

– Я немного знаю Гиннса со времен моей репортерской деятельности: при том, как обстоят дела сейчас, тебе не стоит и пытаться.

Он подошел к столику, начал быстро перебирать бумаги, листки так и мелькали в его руках. Вернулся к художнику.

– Что за проклятая страна, – сказал он. – У этого Коллума действительно семь нулей на счете. Его папаша сейчас построил новый завод по производству тяжелых бомбардировщиков, так как получил государственный заказ, хоть война уже закончилась. Похоже, он приложил руки и к атомной бомбе и в сорок третьем году облегчил бюджет на восемьдесят миллионов золотого запаса в связи с поставками урана. Подмазал это дело где следует, и контрольная комиссия сената ничего не заметила.

– Откуда ты все это знаешь?

– У меня есть специальная картотека наших, с позволения, великих людей. Чтобы жить веселее, надо быть крупным вором. Обычный жулик идет в каталажку, а если укокошит шестерых человек, то и поджарится на электрическом стуле. Но если стащишь миллиардик или пошлешь сто тысяч парней на смерть в Индонезию, то будешь лучшим и великим – одним словом, по крайней мере сенатором.

– Хо-хо, кажется, ты коммунист?

– Не знаю, но ты будешь миллионером.

– Прекрати.

– Я говорю серьезно. Сыграем в большую игру. Мне нечего терять, потому что меня выставили с работы. Но тебе – есть чего. Ты согласен отдать мне все деньги в неограниченное распоряжение?

– Даже так? – медленно сказал Трайсен. – Слушай, Раутон, ты отдаешь себе отчет в том, что собираешься делать?

– Я все рассчитал и дальше буду рассчитывать. У нас иначе нельзя.

– Ты ведь писал стихи и никому не хотел их показывать, так? В восьмом классе?

– Писал, ну и что?

– Ничего. Я отдам тебе деньги.

II. Раутон действует

В понедельник, на следующий день после разговора, в шести местных газетах появилось объявление следующего содержания: