Хрустальный шар

Им пришлось по колено войти в быстрый и ледяной поток, сильный напор которого сбивал их с ног. Вскоре, однако, поток свернул в сторону, и они оказались на сухом желтом песке перед пещерой с множеством входов.

Обессиленный дон Гильельмо наклонился и увидел, что песок странно блестит. Горсть, которую он поднес к глазам, была необычно тяжела. Он приблизил руку к губам, попробовал то, что наполняло его ладонь, и понял: это золото.

Дон Эстебан вспомнил слова индейца и оглядел грот. В одном углу блестело как бы застывшее, неподвижное, высокое пламя. Это был кусок отполированного водой кристалла, над которым в скале зияло отверстие. Сквозь него просвечивало небо. Он подошел к прозрачной глыбе и заглянул в ее глубину. По форме она была похожа на огромный вогнанный в землю гроб. Сначала он увидел только миллиарды движущихся огоньков, ошеломляющий серебряный водоворот. Потом ему показалось, что все вокруг темнеет и появляются большие, раздвигающиеся куски березовой коры. Когда они исчезли, он увидел, что из самой глубины ледяной глыбы на него кто-то смотрит. Это было медное лицо, все в четко видимых морщинах, с узкими, как лезвие клинка, глазами. Чем дольше он смотрел, тем заметнее становилась на нем злобная улыбка. С проклятием ударил дон Эстебан по кристаллу кинжалом, но острие бессильно скользнуло по камню. В тот же миг медное лицо скривилось в гримасе смеха и исчезло. Поскольку у дона Гильельмо начался жар, его товарищ сохранил тайну своего видения.

Они пошли дальше. От грота тянулась сеть коридоров. Они выбрали самый широкий, зажгли приготовленные факелы и двинулись вглубь. В одном месте на их пути черной пастью открылся в галерее боковой коридор. Оттуда исходил воздух, горячий как огонь. Они вынуждены были перепрыгнуть это место. Дальше коридор сужал свое каменное горло. Какое-то время они двигались на четвереньках, пока наконец не добрались до такого тесного участка, что вынуждены были ползти. Потом лаз неожиданно расширился, и они смогли продвигаться на коленях. Когда последний факел почти догорел, грунт у них под ногами стал хрустеть. Посветив себе под ноги, они увидели, что передвигаются по гравию из золотых самородков.

Но этого им было мало. Они желали, увидев Уста и Глаз Мазумака, осмотреть также и его Чрево. В какой-то момент дон Эстебан шепнул товарищу, что видит что-то.

Гильельмо напрасно выглядывал у него из-за плеча.

«Что видишь?» – спросил он.

Догорающий факел жег Эстебану пальцы. Вдруг он выпрямился – стены раздвинулись, кругом был только мрак, в котором пламя высвечивало лишь красноватый грот. Гильельмо видел, как товарищ двинулся вперед, а пламя в его руке колебалось, отбрасывая громадные тени. Вдруг в глубине показалось висевшее в воздухе призрачное огромное лицо с опущенными глазами. Дон Эстебан закричал. Это был страшный крик, но Гильельмо понял слова. Его товарищ призывал Иисуса и его Матерь, а такие люди, как дон Эстебан, произносят эти имена только перед лицом смерти. Когда раздался крик, Гильельмо закрыл глаза руками. Потом раздался грохот, его охватило пламя, и он потерял сознание.

Доктор Мондиан откинулся назад, коснувшись головой спинки, и молча смотрел куда-то между сидящими. Его темный силуэт выделялся на фоне окна, в котором виднелась зубчатая линия гор, вся лиловая в сгущавшихся сумерках.

Затаив дыхание, Веланд ждал окончания рассказа.

– В верхнем течении Араквериты индейцы, охотившиеся на оленей, выловили белого человека, к плечам которого была привязана надутая воздухом шкура буйвола. Его спина была изрезана, а ребра выломаны в стороны наподобие крыльев. Индейцы, опасаясь войск Кортеса, пытались сжечь останки, но в их селение завернул конный дозор Понтерона, прозванного Одноглазым. Труп доставили в лагерь и опознали в нем Гильельмо. Дон Эстебан исчез бесследно.

– А откуда же известна вся эта история?

Этот голос раздался как скрежет. Веланд неодобрительно взглянул на оппонента. Вошел официант со свечами. Дрожащее пламя осветило лицо спрашивающего, лимонное, с бескровными губами. Он любезно улыбался.

– Вначале я повторил рассказ старого индейца. Он говорил, что Мазумак все видит своим Глазом. Возможно, он выражался несколько метафорически, но в принципе был прав. Это было начало шестнадцатого века, и европейцы не очень много знали о возможностях, которыми обладают шлифованные стекла. На голове Мазумака и в его Чреве стояли гигантские кристаллы горного хрусталя – правда, неизвестно, созданные силами природы или обработанные человеческой рукой, – при этом глядя в один, можно было видеть все, что делается рядом с другим. Это был своего рода телевизор, или, если хотите, перископ, составленный из двух зеркальных систем, удаленных друг от друга на тридцать три километра. Индеец, стоявший на вершине Головы, видел святотатцев, вступающих в Чрево Мазумака. Быть может, не только видел, но и мог способствовать их гибели.