Хрустальный шар

Глухов выжимает сцепление. Танк останавливается, немного криво опираясь на уцелевшую гусеницу. Все взгляды обращаются к башне. Сережа решительно кричит в микрофон, переключая контакты. Ему никто не отвечает.

– Товарищ Симонов! – зовет кто-то.

Это встает механик, карабкаясь из-за гильз; лицо его залито кровью. Струйки текут из раздробленных скул. В глазах страх.

– Спокойно, не горим, – четко произносит старший лейтенант, но Богатырев уже не слушает.

Поднеся к глазам руки, испачканные собственной кровью, он издает странный рыдающий возглас и протискивается к переднему люку. Хватается за стопор крышки.

– Стоять! – кричит старший лейтенант, спрыгивая и хватая механика за комбинезон.

Он чувствует, как вместе с этим напряжением ускользает от него власть над людьми. Богатырев, лицо которого уже виднеется возле черного круга, закрывающего небо, отталкивает старшего лейтенанта. Он уже мысленно видит эту огромную солнечную лазурь и со сдавленным криком поднимает крышку.

Раздается шипение воздуха, и лейтенант чувствует, как слабеет тело под толстым комбинезоном.

Он втягивает тело внутрь и падает, как мешок с костями. Все погружается в темноту.

– Семен Иванович, – зовет командир, – попробуй отъехать назад. («Это второй», – думает он.) Глухов осторожно включает передачу, мотор работает, железное сердце еще бьется. Танк пятится, волоча корму по земле, неуклюже поворачивает, движется все быстрей и вдруг останавливается как вкопанный.

Все падают со своих мест. Танк попал в противотанковый ров и застыл, высокий и черный на фоне лазури.

Симонов чувствует боль в левой руке. Он начинает искать выход, ладони блуждают на ощупь, но не могут найти рукоятки.

Во мраке вспыхивает голубое пламя. Грохот разрывает барабанные перепонки. Давление газов расплющивает дрожащие тела.

Когда Симонов приходит в себя в красной мгле, он лежит, уткнувшись лицом в глину. Поодаль горит танк, без огня, дыша низким дымом. Над ним склоняется покрытое черной копотью лицо.

Радист трясет старшего лейтенанта, его голова мотается. Он боялся остаться один. Симонов застонал, все тело у него ужасно болит. Он поднес руку к лицу, оно было чем-то вроде липкой мази. Нос, щеки, лоб болели так, будто в них воткнули сотни иголок. Сережа подал ему фляжку, старший лейтенант с трудом наклонил к ней голову. Пил долго, жадно.

– Глухов? Богатырев? – спросил он наконец, откинувшись на руки радиста, который осторожно его укладывал.

– Погибли, только мы… Снаряд попал в нас со стороны переднего люка. Осколки прошили их насквозь. – Он подсунул под затылок Симонова свою левую ладонь, обвязанную испачканными тряпками.

По телу старшего лейтенанта разливалась неимоверная слабость. Когда он приподнял голову, кровь отхлынула вниз, и у него потемнело в глазах. Моргнул и неожиданно сильным голосом сказал:

– Так… значит, где мы?

Сережа передвинул вперед планшет, под мутным целлулоидным окошком которого зеленели квадраты карты. Минуту искал, водя пальцем по красным горизонталям. Но небо над ними темнело все быстрей, его голубой купол маячил смутно и высоко.

– Где-то за Королевской, – сказал он наконец, закрывая большим пальцем черное кольцо, – но не видно уже, товарищ старший лейтенант…

– Сейчас, сейчас. – Симонов пытался думать четко и быстро. – Мы проехали село, затем были те противотанковые рвы, правда? А за рощей началась перестрелка с «пантерами». Если фронт стоит… – Он замолк, удерживая дыхание.

Очень большая территория, темнеющая к востоку, простиралась далеко. В тишине раздавались далекие взрывы. Огонь орудий усиливался и затухал на линии горизонта.

– Похоже, что фронт стоит; видимо, прорвались только мы. – Он упал на живот, обеспокоенный Сережа склонился к нему, но лейтенант оперся руками о траву и медленно, с усилием встал. Он слегка качался на ногах. Шум в ушах накатывал волнами.

– Нечего тут сидеть, Галышкин, нам надо идти.

Он посмотрел на компас, прикрепленный к запястью. Тот был раздавлен – черно-серебристая стрелка висела, смятая, как мушиное крылышко.

– Солнце было у нас сбоку – туда.

Галышкин, обычно столь энергичный и полный уверенности в себе, молчал. Оба двинулись в тени пригорка, огибая его, пока не дошли до танка. Пахнуло дымом, разогретой краской и трупами.

Перед выходом на ровное пространство они осмотрелись – их фигуры должны были отчетливо чернеть на фоне неба. Не было ли здесь людских глаз?

Руины поднимались над холмом черными струпьями. Не слышно было ни шороха, где-то завыл пес, и этот звук, так сильно напоминающий приволжское село, вселил в старшего лейтенанта надежду.

Они вынуждены были пройти рядом с танком. Не сумев удержаться, Симонов ухватился за ворот башни, с трудом подтянулся на руках и заглянул через брешь, которую пробил снаряд.

Дыра была черной и выглядела как паук, который распрямляет конечности: длинные царапины трещин бежали в стороны. В центре темноты сиял желтоватый, слегка поблескивающий шар. Лейтенант наклонился пониже, вздохнул и спустился на землю.

– Что там? – забеспокоился радист.

– Ничего, ничего…