Хрустальный шар

Происходило это во время карнавала. Поздним вечером, часов в одиннадцать, мы, пятеро англичан и трое немцев, сидели в нашем любимом ресторанчике у хромого Сэттлера, веселясь на студенческо-гейдельбергский манер. В воздухе витали запахи кориандра, конфетти, звучали пьяные упреки и выкрики, а вокруг в густом сигаретном дыму покачивалась, словно ринг, заполненный борцами, или палуба безумного корабля, площадка, на которой толпились танцующие. Зал у этого Сэттлера был маленький, позолота на стенах почернела, но мы считали этот стиль достойным, хорошо соответствующим нашим фуражкам. Около двенадцати Уиттен, который пришел со мной, извинился и собрался уйти. Мы, естественно, не хотели его отпускать; может быть, никто и не нуждался в его присутствии, но все знали, как следует развлекаться и поддерживать настроение, к тому же это послужило бы плохим примером для остальных. Поэтому он в ответ на попытки толстяка Медоуза удержать его был вынужден пообещать, что вернется.

После его ухода кто-то бросил на заляпанную скатерть пачку снимков. Вы знаете, конечно, как происходит рассматривание и комментирование фотографий в такие минуты. Пробегавшие в танце мимо нашего (крайнего) столика время от времени вырывались из зачарованного круга и присоединялись со своими замечаниями к нашим смешкам и крикам. В какой-то момент веселый настрой, казалось, начал спадать, и я, сам не знаю почему, вдруг решил шутки ради принести в жертву Уиттена. За несколько дней до этого он показал мне фотографию своей невесты. На желтоватом квадратике глянцевой бумаги виднелось размытое изображение щуплой задумчивой девушки с прозрачными волосами и глазами.

– Она немного больна, что-то с легкими, – добавил он, когда я вернул ему снимок, и аккуратно спрятал его в самодельный конвертик из мягкой голубой бумаги.

– Парни, – крикнул я, – а вы знаете, у Сато есть невеста в Англии!

– Желтенькая? – спросил Медоуз. От него пахло вином, в глазах отражался качавшийся зал.

– Нет, с какой стати? Ее звать Эллен.

– Не нравится мне это, – бросил кто-то.

– Но он англичанин! – защищал я Сато.

– Может быть, – ответили мне сомневающимся тоном.

Больше я не затрагивал эту тему, потому что, живя близко с Уиттеном, не раз мог почувствовать, как сдержанно относятся к нему его «настоящие» английские коллеги.

Когда Сато показался на лесенке, ведущей в зал, толстый потный Медоуз подошел к нему, сильно покачиваясь, и взял его на руки. Дико ухая, он принес Сато к столу. И здесь начал выдавать какую-то сумасшедшую свадебную речь, обращаясь то к Уиттену, то к его воображаемой невесте, называя ее по имени. Мы разразились смехом. Это странный, известный каждому факт, что бывают минуты, когда все покатываются от хохота над какой-то дурацкой шуткой, а как вспомнишь на трезвую голову, остается только недоумение.

Уиттен все время стоял неподвижно со спокойной, словно примерзшей к лицу улыбкой.

Месяца через два я заметил у Уиттена на столе конверт с черной каймой и невольно взял его в руки.

Он увидел это. Сразу не отозвался, но, когда я уже выходил, сказал, что Эллен умерла.

– Мне очень жаль. Когда это произошло?

– Когда мы были у Сэттлера – на карнавале.

– Что, когда Медоуз… – начал было я и замолк.

– Да, – сказал он. – Я выходил тогда позвонить, помнишь?

– Позвонить…

– Да, потому что состояние было тяжелое и отец должен был мне сообщить.

– Но… и именно тогда… ты узнал?

Он кивнул.

– Боже мой, почему ты ничего не сказал?

– Не хотел портить настроение, – коротко ответил он, и больше мы об этом не говорили.

Во второй раз я встретил Уиттена в 1939 году, уже в Лондоне. Я как раз улаживал последние формальности в связи с началом работы в Специальном отделе, когда случайно увидел его на улице. Видимо, он запал мне в сердце крепче, чем я думал, поскольку я выскочил из отходившего автобуса.

Мы очень сердечно поздоровались. В какой-то миг, шагая рядом с ним, я подумал, что он идеально подходит на роль агента в Японии. Как любой молодой адепт искусства, я был полон святого энтузиазма и убежден, что в мои обязанности входит также открытие новых талантов и увеличение армии разведчиков. Это следует понимать так, что я был уверен в своем наметанном глазе и психологической интуиции. В тот же день я поговорил с моим шефом, который, естественно, был воплощением флегматического скептицизма. Но, видимо, на самом деле очень не хватало агентов в Японии с соответствующей внешностью, поэтому прошло несколько встреч Сато со спецами, осторожное расследование его семейных отношений, и, наконец, ему было сделано предложение, которое и было передано через меня.