Хрустальный шар

– Значит, он скоро выйдет. А другие? – спросил я. Мне вдруг показалось, что бомба была изрядно разрекламирована; впрочем, ведь я сам наблюдал этот чудовищный взрыв…

Врач покачал головой. Мы прошли между двумя рядами кроватей, с которых поднимались черные холодные взгляды. Больные провожали молчаливым взором мой мундир, словно передавали меня друг другу из рук в руки. Открывая вторые двери, покрашенные в белый цвет, врач задержался и впервые посмотрел мне в лицо, но так, будто оно было из прозрачного стекла.

– Нет, – сказал он, – ни он не выйдет, ни другие. Все они должны умереть.

– Как это?

– Их тела с виду уцелели, – объяснил он, – но все внутренние органы, а особенно печень, костный мозг, который создает кровь, и другие важные органы, так тяжело повреждены, что они все равно умрут. Это результат излучения.

– Излучения? Значит, умрут?

– Умрут, – подтвердил он.

У меня не было сил смотреть ему в лицо.

– Это уже выход? – спросил я, потому что мы все еще стояли в дверях.

– Нет, есть еще один зал, – сказал японец и пропустил меня вперед.

На второй же кровати в этом большом и светлом, как стеклянная веранда, помещении лежал Уиттен.

Я сразу узнал его и подбежал к кровати. Он очень медленно открыл глаза и с трудом сосредоточил на мне взгляд.

– Сато, это я, – тихо сказал я, наклоняясь над ним. – Как ты себя чувствуешь?

Он шевельнул бровями.

– Благодарю, хорошо. – Он с минуту тяжело дышал, а потом сказал сильным, нормальным голосом: – Ты на службе?

Я удивился.

– Это именно тот человек, которого я искал, – повернулся я к врачу, который тоже легко поднял брови, как-то удивительно серьезно и глубоко поклонился и вышел…

Я придвинул табуретку и уселся у изголовья, внимательно вглядываясь в такое, как, может, никогда раньше, японское лицо Сато: оно ничем не отличалось от десятков иных, которые были видны всюду – и слева, и справа – в белоснежном обрамлении простыней и бинтов. Он был очень бледен, как и все, кожа отсвечивала легким восковым блеском.

– Я не на службе, – сказал я, – прилетел сегодня утром, потому что хотел найти тебя.

Это прозвучало довольно неуклюже – впрочем, вполне типично для разговоров после долгой разлуки, за время которой произошло множество необычных событий.

– Ты прилетел… из Англии?

– Да. Как ты себя чувствуешь? – повторил я и сразу же вспомнил слова врача: «Все они должны умереть». Я смутился. Знают ли они об этом? Существует ли в Японии понятие врачебной тайны?

– Благодарю, – повторил он. – У меня бывает тошнота и кружится голова, но я не чувствую себя слишком слабым.

– Где ты был… тогда? – спросил я очень тихо.

– А… – Он с минуту помолчал.

Потом вдруг приподнялся, что меня даже испугало. Я смотрел на этих людей как на мумии, которые могут рассыпаться в пыль при неосторожном движении. Но Сато сел на кровати и посмотрел мне в глаза.

– Я жил, – сказал он, – на улице Цветущего неба.

И улыбнулся.

– Цветущего неба, – пробормотал я. – А далеко это?..

Он понял меня.

– Это было, может быть, в трехстах ярдах от моего дома, но я был дальше: как раз покупал мясо в магазине, когда это произошло.

– Тебя не ранило?

– Уже все зажило. – Он говорил, думая о чем-то другом. Потом медленно обвел палату взглядом и остановил его на своей ладони – плоской, желтой, неподвижно лежащей на белой простыне.

– Я увидел зеленый свет, и что-то ударило меня так, что я потерял сознание. Но потом очнулся; там было полно стекла, дерева и мяса – ведь я был в магазине. Доски горели, ничего не видно от дыма. Тогда я вышел на улицу, у меня ничего не болело, и я чувствовал себя удивительно легко. Я вышел вовремя и смог увидеть, как умирал город. В центре стоял черный дым, словно высохшая рука с черным кулаком в небе. Горело дерево, даже каменные стены раскалились и лопались, а все пылающие кровли плавали в воздухе, как летающие драконы. Везде лежали люди: на земле, на тротуарах, женщины навзничь, в совершенно расплющенном трамвае, в сгоревших автомобилях и тележках; у домов лежали голые и сгоревшие трупы, а деревянные дома давали все больше красного света. Может быть, ты не знаешь, что там было очень много деревянных домов… Потом стало совершенно тихо и сверху начал падать дождь – совершенно черный. Это возвращались все те, кого взрыв поднял в воздух, – и этот дождь падал так долго, что все стало черным. Кроме огня. Я пошел наугад, встречал сгоревших людей и собак, несколько раз натыкался на людей, которые бегали по улице и вокруг горящих домов, потом вбегали в огонь и не возвращались. Но они были не сумасшедшие… Потом наступила ночь. Всю ночь город горел и не было воды. Я шел по улицам огня – жар был такой, что трещали волосы, – а дорогу заграждали целые груды, упавшие сверху, и стены летели раскаленные… Падали кирпичи и крыши… Стены трескались.

Он выпрямился, рука на одеяле плотно сжалась в кулак.