Хуан Дьявол (ЛП)

– Едем, дочка, едем! Чего уже ждать? Хуан мертв. Почему ты не веришь? Почему не принимаешь этого?

– Я не могу ехать, мама! Не могу, потому что сердце кричит, поддерживает, не знаю, как и почему, но есть надежда!

Со сложенными руками в выражении боли и мольбы, на которой недели горя сохранили следы, Моника отошла на несколько шагов от развалин, образующих двор полуразрушенного, грустного убежища одной группы, чудесным образом избежавшей катастрофы на Морн Руж и Парнас. От старого дома едва остались три или четыре помещения среди обломков и мусора. Ана, бывшая служанка Айме, испуганно сложив руки, стояла на коленях в выражении уже теперь привычного ужаса:

– Мы все умрем! Прав сеньор нотариус! И сеньора Моника не хочет, чтобы мы уехали. Ай, Боже мой, Боже мой!

– Пожалуйста, Ана, замолчи уже, – мягко упрекнула унылая Каталина. – Ты мешаешь Монике, она совсем устала. Почему бы тебе не отдохнуть ненадолго, дочка?

– Не стоит, мама. Я должна выйти. Чудовище еще не насытилось. Вулкан не погас. Сегодня прибыли люди из Лоррэна, Мариго, Сент-Мари, Грос Морн, Тринидад.

– Как? Новые катастрофы? – обеспокоилась Каталина.

– Да, да, сеньора. Все больше и больше катастроф, как вы сказали, – подтвердила беспокойная и назойливая Ана. – В городе наверху открылась большая, большая трещина, которая проглотила всех: людей, дома и животных, а потом закрылась. Остался только негр, который прибежал, чтобы рассказать. Я слышала, как он говорил на площади. А еще сеньору Ноэлю рассказали в моем присутствии, что там опускается большое облако, точно такое же, какое показалось на Морн Руж, с каменным дождем и горячей водой и покончило со всем, вплоть до собак и кошек.

– Иисус! Ты не преувеличиваешь, Ана? – засомневалась Каталина.

– К несчастью, это правда, мама, – подтвердила Моника. – Мы организовали в Муниципалитете что-то вроде госпиталя, туда прибывают люди со всех деревень, раненые и обожженные. Я говорила со всеми, осмотрела все лица.

– А в итоге – ничего, конечно же, – закончил Ноэль, приближаясь. – Я сам слышал о плохом. Полагаю, Ана сообщила мое послание.

– Конечно же да, сеньор нотариус, но как будто и не рассказала. Сеньора Моника упорно хочет, чтобы мы поджарились.

– Замолчи, Ана, замолчи! – прервала Каталина. – Тебе нечего больше делать в доме?

– Я бы сделала поесть, если бы было из чего. Но варить эту маниоку в серной вонючей воде, все равно как, долго или быстро.

– В любом случае, делай, – велела Каталина. – Я пойду, приготовлю еще бинтов, Моника. Пошли, Ана, идем со мной.

– Я понимаю вас, Ноэль, – объяснила Моника, когда ушла мать с Аной. – Что вы просили воспользоваться тремя билетами. Они правы. Здесь мы все умрем. Спасайтесь, Ноэль, и спасите их обоих.

– Они не хотят ехать без вас, и правильно делают. Себя я рассматриваю, как человека, прожившего много лет. Меня грызет совесть двигаться, дышать, когда молодые и полные жизни люди теряют жизнь. Нужно принять действительность, Моника.

– Я не могу принять! Я отказываюсь от мысли, внутреннее чутье отрицает, что все закончилось. Думаю, что потеряла рассудок с тех дней. Почему Хуан сказал о любви в последнюю минуту? Почему сразил мое сердце этой отравленной стрелой?

– Он так вас любил! Все, что он сделал было из-за любви к вам, с тех пор, как вернулся с той поездки.

– Почему же вы не рассказали мне?

– А кто мог предположить, что вам интересна его бедная любовь? Вы оба согрешили гордыней, Моника. А теперь уже…

– Я буду искать его!

– Это будет бесполезно. Если бы Хуан был жив, он был бы с вами, Моника. В том море утонули два брата. Умерли вместе. Иначе и быть не могло.

– А если правда, что он смог добраться на лодке до пляжа?

– Он бы искал вас, Моника, не сомневайтесь.

– А если не мог? И если его застала врасплох другая катастрофа? Разве у нас было время на отдых, на сон больше трех ночей на одном месте? Сколько раз мы сбегали из Фор-де-Франс и снова возвращались? Сколько деревень опустело и снова наполнилось другими беглецами, еще более несчастными? Сколько их лежит изуродованных, с лицами, обернутыми в бинты, не пришедших в сознание, в любой из возможных больниц? Сколько, Ноэль? Каждый день, по пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать часов я помогаю раненым. О скольких людях эти руки позаботились и перевязали раны! И все ради него, него!

– Не отнимайте достоинства своих усилий, своего исключительного труда. Ваше милосердие и самоотверженность – это не только ваш поиск, Моника.

– Нет, конечно. Не только поиск его тела, но и поиск его души. Потому что каждый раз, когда я беру на руки больное дитя, когда подношу стакан воды к горящим лихорадкой губам, когда разделяю с беженкой свой жалкий рацион, я думаю: так бы сделал Хуан. Он всегда это делал. Самый великодушный к несчастным, самый бескорыстный, благородный, это тот, кого зовут Хуан Дьявол.

Резкий толчок прокатился по земле. Густая пыль поднялась из строительного мусора, пока одиноко звонили в покинутых башнях старые колокола. Пыльный воздух наполнился вспышками.