Хуан Дьявол (ЛП)

– Он долго смотрел. Я думал, он оставит, но он положил их в карманы. Еще то большое, с печатями, разрешение для… Вы не помните, капитан?

– Да, Колибри. Отлично помню. Преследовать, схватить нас, убить меня, если буду сопротивляться мирной сдачи. Естественно, он унес эту бумагу с собой.

– И сказал, что ему нужно увидеть губернатора, который только что приехал. Это тоже естественно, капитан?

– Тоже, Колибри. Человек, который приехал, представляет собой возврат к порядку, уважение к преимущественному праву, выдающимся фамилиям, большим состояниям, могуществу имеющих право на зарегистрированной и проштампованной земле. Как может Ренато не поприветствовать его первым, если он один из самых выдающихся людей?

– Но вы вытащили его из воды, когда он тонул! Лечили и ухаживали за ним три месяца! Вы… Вы…

– Забудь об этой подробности, Колибри, как скорее всего уже забыл Ренато. Забудь об этом и дай мне немного воды.

Он сел на кровати с выражением глубокого уныния, совершенной усталости. Он прикрыл веки, а затем снова открыл, чтобы лениво посмотреть на странный и суровый пейзаж.

– Вот вода, капитан. Я вижу, вы очень устали. Вы не встретили сеньору Монику, да?

– Нет. В Дюко, в Сент-Эпри, в Ривьер-Сале есть монашки-беженки, но никто не мог рассказать о ней. Все повторяли ужасную фразу, напоминали более-менее вежливыми словами, что больше мертвых, чем живых, больше исчезнувших, чем здоровых на этой несчастной земле. Возможно, они правы, возможно, остальные тоже правы. А теперь, оставь меня, Колибри. Я хочу побыть один.

Он погрузил лицо в ладони, а когда мальчик очень тихо удалился, вечный и больной вопрос неудержимо сорвался с дрожащих губ:

– Моника, где же ты?

– Моника, я все утро ищу вас.

– О, друг Ноэль! Вот и я…

– Где меньше всего мог подумать. Кажется, вы нарочно скрываетесь от меня. Я ищу вас по всему госпиталю, по залам, кровать за кроватью.

– Я ушла, оставив место для настоящих медсестер. Мне сказали, новый губернатор привез людей и необходимые материалы, чтобы обо всех позаботиться.

– Конечно же он привез то, чего нам больше всего не хватало. Милосердие всего мира было потрясено нашим несчастием. Но это не причина, чтобы вам прятаться. Не представляете, с каким интересом, упорством просит губернатор Воклен вашего присутствия. Вы первая в списке, который ему вручили по прибытию. Первая среди тех, кто самоотверженно и героически поддерживал общественный дух в несчастном Фор-де-Франс.

– Что вы говорите, Ноэль?

– Дочь моя, думаю, на вашем счету тысячи человек, которым вы помогали, заботились и лечили. Вашему примеру следовали бригады добровольцев, чтобы помочь раненым без семьи. И кому, как не вашему примеру последовали женщины, занявшись беззащитными и осиротелыми детьми? Новый губернатор удивлен, очарован. О вас столько говорят. Идемте. Позвольте сопровождать вас.

– О, нет Ноэль! Для чего? Я делала, что могла, пока было нужно. Теперь не нужно, не стоит.

– Вы с ума сошли, Моника? Идемте, идемте. Я обещал немедленно вас привести. Вы не можете падать духом, когда все узнают и будут рукоплескать вам, когда по справедливости наградят вас за бессонницу.

– Я ничего не заслуживаю, вы знаете лучше всех. Я всеми силами боролась против несчастья. Меня поддерживала безумная надежда. У меня были невозможные силы, которые лишь подхлестывали плоть и душу.

– Моника! Моника!

Моника де Мольнар и Педро Ноэль отступили, побледневшие, взволнованные, не веря глазам и ушам. Бледный, неуверенный, изменившийся Ренато Д`Отремон остановился под сломанной аркой разваленного двора. Он, казалось, задыхался от чувств, широко распахнул глаза, которые уставились на нее, оцепеневший от потрясения. Но это он протягивал к ней дрожащие руки. Старый нотариус поддержал его, когда молодой Д`Отремон качнулся, словно вот-вот упадет в обморок. Затем руки Моники подхватили его, и он безумно сжал их, целовал ликующе и наконец обнял ее, не находя слов:

– Это правда! Правда! Это была ты, ты! Ты жива, жива! И вы тоже, Ноэль. Вы…

– Осторожнее, Ренато… – заботливо посоветовал Ноэль. Он помог ему присесть на один из сломанных столбов дворика, увидев, что тот задыхается, с трудом вбирает в себя воздух, открыв оборванный жакет и разорванную рубашку, пока Моника и Ноэль с ужасом смотрели на страшный шрам на груди, и Ренато признался, напрягшись:

– Да, Моника. Чудо, что я жив после такой раны, которую получил в кипящем аду, где мою грудь пронзило насквозь. Чудо, что могу дышать, видеть луч солнца и смотреть на тебя.

Из глаз Моники потоками лились слезы, которые за долгие недели и месяцы высохли. Ноги дрожали, и нотариус подошел поддержать ее, а человек, который был всей ее жизнью, никак не находил слов.

– Моника, жизнь моя. Когда я увидел твое имя в списке, когда мне повторили, что ты жива, здесь, тогда я пошел искать тебя, как безумный. Я не мог поверить, не мог поверить, пока не увидел. Он так тебя искал!

– Он? – удивилась Моника, и сердце подпрыгнуло. И почти крикнув, спросила: – О ком ты говоришь?