Хуан-Тигр

Веспасиано привел Эрминию в дом сводницы, которая была известна в городе под прозвищем Тельвы-телятницы. Дверь была закрыта, а окна занавешены зелеными шторами. Сводня занимала весь этот двухэтажный дом. На нижнем этаже располагался дом свиданий, а наверху жили сами проститутки. Туда можно было проникнуть только со стороны переулка, находившегося позади дома. На стук Веспасиано никто долго не отвечал. В конце концов дверь открыла необыкновенной толщины женщина, растрепанная и в шлепанцах.

– Как, ты здесь, Толстячок? – В этом доме Веспасиано называли запросто – прозвищем, которым он был обязан своей толстой заднице. – Рада тебя видеть. Чего ты тут шляешься в такое время? А я-то думала, что пришел молочник. Явился не запылился… А это что за птичка?

– Здравствуйте, Медера. Мне нужно срочно повидаться с доньей Этельвиной, – с напускной серьезностью ответил Веспасиано, подмигнув тетке. Тем самым он давал понять, что ей следовало сдерживать себя.

– Ух ты! Что это ты мне выкаешь? Это же надо – донья Этельвина! Смотрите, какой он вежливый! Тельва легла часа четыре назад. Не стану я ее будить – даже и ради тебя, хоть ты у нас такой замечательный клиентик!

– Дай нам войти. А теперь иди и предупреди донью Этельвину. – И Веспасиано положил два дуро в ладонь толстухи.

Все трое вошли в дом. Женщина провела их в безвкусно и помпезно обставленную спальню. В углу стояла широкая кровать, а над ней, во всю длину стены, – зеркало. Как только толстуха вышла, Эрминия сказала:

– Не валяй дурака. Я ничего не боюсь. Я знаю, где мы: это именно то, чего я заслуживаю. А теперь уходи: я хочу спать. Пусть мне никто не мешает. Я запрусь изнутри. Потом я тебя позову. Уходи. Уходи. Я не хочу тебя видеть. – И она рухнула, словно мертвец в могилу, на это ложе грязного и продажного греха.

– Да как я могу, моя крошка, оставить тебя именно сейчас? Разве так бывает, чтобы ныряльщик, опустившийся за жемчужиной на самое дно моря и вышедший на берег почти бездыханным, швырнул ее обратно? Ну уж нет, мое сокровище! – И Веспасиано попытался приласкать Эрминию.

– Прочь отсюда! Не зли меня! – крикнула вне себя Эрминия.

– Ну-ну-ну… – начал было Веспасиано, собравшись ее приструнить. Эрминия изменила тон: теперь ее голос был исполнен страдания. Да и взгляд ее тоже был жалобным и умоляющим:

– Умоляю тебя, дай мне отдохнуть. Пожалей меня – хоть раз в жизни.

– Нет, это ты меня пожалей.

– Хорошо-хорошо, но только потом. Когда я успокоюсь. А сейчас я хочу спать.

– Я буду охранять твой сон.

– Охраняй, но только за дверью. Оставь меня, умоляю. Ради твоей матери.

И Веспасиано вышел, решив скоро вернуться. Услышав, как Эрминия закрывает дверь изнутри, он подумал: «Она сошла с ума и способна сделать любую глупость. Этого еще только мне не хватало!» Поскольку Веспасиано был здесь частым гостем, он помчался прямиком в комнату Тельвы, которая, хоть и проснулась, все еще лежала в постели. Он рассказал ей все, что счел необходимым, предупредив сводницу, как следует себя вести с Эрминией. И наконец поделился с Тельвой своими опасениями насчет того, что, впав в отчаяние, девчонка может решиться на что угодно. Веспасиано посоветовал своднице обращаться с Эрминией как можно ласковее и осторожнее.

^-Да ну, пустяки. Эта глупая девчонка просто капризничает, – подвела итог Тельва, переваливая с боку на бок свои телеса, занимавшие всю широченную, орехового дерева кровать в стиле Людовика XV. – Уж тут-то я собаку съела… Те, кто вначале чувствуют к этим делам такое отвращение, что их чуть не тошнит, – именно они-то так входят потом во вкус, что и за уши не оттащишь.

– Нет, Тельва, нет, эта девчонка и в самом деле словно сумасшедшая…

– Ничего она с собой не сделает, не бойся.

– А кто ж ее знает?

– Да уж, ну и подарочек ты мне подсунул! Давай-ка, Толстячок, забирай ее отсюда, да поскорее.

– Успокойся, Тельва. Пока я не вижу особой опасности – надо только ей не мешать. К вечеру я вернусь.

– Слушай, негодник, я тебя предупреждаю: если что-нибудь случится, я расскажу легавым все как есть. Очень мне нужно подставлять себя из-за твоих шашней!

– Ты лучше помолчи, а то и в самом деле что-нибудь накаркаешь: этого нам еще не хватало! Ну прощай, царица любви!

– Прощай-прощай, петушок без гребешка.