Хуан-Тигр

После перенесенных волнений Хуан-Тигр был как в тумане, а в голове у него стоял непрерывный звон, словно там трезвонил колокольчик. В конце концов он стал уже сомневаться: а на самом ли деле существует то место, где он теперь находится, и эти два человека, которые сидят справа и слева от него? Или у него уже начались галлюцинации? Во всяком случае, и Гамборену, и донью Марику он наблюдал теперь через удивительную, невиданную доселе призму: казалось, что и они, и он сам находились сейчас или в лимбе, или в долине Иосафата.[31] Дон Синсерато и донья Марика казались двумя скелетами в маскарадных костюмах, дергающимися на пружинках и издающими резкий, искусственный, скрипучий смех. Внезапно вся человеческая жизнь представилась Хуану-Тигру такой печальной и бессмысленной, что он тоже разразился зычным металлическим хохотом. Он напрягал все свои силы для того, чтобы смеяться и смеяться не переставая. Хуан-Тигр просто наслаждался этим весельем, почти пьянея от восторга, и тем самым невольно освобождался от душившей его ярости. Такое с ним уже случалось в молодости, когда он служил в королевской армии: чтобы дать выход переполнявшим его силам, Хуан размахивал флагом или дул в медный горн до тех пор, пока в легких не прерывалось дыхание, а кровь не приливала к голове. Услышав хохот Хуана-Тигра, донья Марика и Гамборена сначала стали смеяться еще громче. Старуха уже задыхалась от смеха. Но вскоре и безудержный смех Хуана-Тигра показался им подозрительным. Бросив работу, Эрминия закрыла лицо руками. Заметив, что она испугалась, Хуан-Тигр сразу же перестал хохотать. Донья Марика, вынимая из кармана огромный цветастый платок, чтобы утереть пот, нечаянно выронила оттуда пакетик с карамельками, и леденцы, прыгая по полу, покатились во все стороны. Дон Синсерато бросился на четвереньки и начал их собирать.

– Ах, Боже мой, дон Синсерато, да что вы!.. Почтенный человек – и ползает по земле… Ну-ка, внучка, иди сюда и подбери мои леденцы.

Эрминия не сдвинулась с места, и донья Марика сурово добавила:

– На тебя столбняк нашел, что ли? Иди сюда немедленно, что тебе говорят! Возьми-ка лампу да посмотри, не закатились ли они под стол. Если я не пососу чего-нибудь сладенького, у меня в глотке пересохнет.

Дрожа от страха, Эрминия медленно вышла из непроницаемой темноты, словно с того света, вступив в колеблющийся аквамариновый сумрак мерцающей лампы, и ее голова осветилась золотистым сиянием. Хуан-Тигр не отрываясь смотрел на нее безумными глазами. Вдруг из его груди вырвался хрип, и он рухнул замертво. Он увидел (или ему показалось, будто увидел) лицо Энграсии, проступавшее сквозь лицо Эрминии: тот самый, такой нежный овал лица, та же гладкая восковая кожа, те же темно-оливковые глаза… Это была сама Энграсия, живая Энграсия.

Эрминия поставила лампу на стол и, вскрикнув, убежала в темноту.

Когда Хуан-Тигр пришел в себя, донья Марика, обмахивавшая его веером, воскликнула:

– Господи помилуй! А мы-то думали, что вы умерли. У меня даже язык одеревенел от страха.

– Да, я умер… А где Энграсия? – пролепетал Хуан-Тигр, обводя комнату мутным взглядом.

– Какая еще Энграсия? Да вы, милый мой, бредите. Хуан-Тигр долго молчал, а потом, запинаясь, начал говорить:

– Да, я бредил… Слабость желудка… Просто напасть какая-то… Теперь уже прошло. Я пойду домой. Спокойной ночи.

Священник проводил Хуана-Тигра до самого дома. А по дороге Хуан-Тигр все бормотал и бормотал себе под нос:

– Апокалипсис! Воскресение плоти!

Престо