Художественные произведения

Я вижу, что будочник будет говорить одно и то же, крикнул ей из окошка: - Я, мол, Иван Яковлич, что вам угодно? - Не прошло, сударь ты мой, одной минуты, как она очутилась у нас в комнате. Я глядь, а это Мавра Агуревна. Иван Ерофеич так и обмер: ни жив ни мертв, без языка человек совсем. - Так-то ты, начала она, за мою хлеб-соль Да за доброе сердце со мной поступаешь. Ишь куда тебя нелегкая-то занесла! с вечерен ищу, с Зацепы шла! И полились у нее слезы в три ручья. Иван Ерофеич хотел что-то сказать, да язык у него не ворочался. - Скажи, говорит, варвар, ты меня совсем, что ли, покинуть хочешь? Так нет, говорит, не позволю, не дам себя в обиду. Чтоб ты надо мной, над беззащитной вдовой, насмеялся после! Ты думал, говорит, что ты дуру нашел? Нет, говорит, погоди, не на такую напал. Ты дешево со мной не разделаешься. А хочешь ты, я, говорит, завтра к вашему енаралу пойду? Что ж вы тут станете делать; уж такая женщина была. Так и увела Ивана Ерофеича на Зацепу. Потом, в наказание за побег, заставила его жениться на ней. Тут уж он совсем потерялся, стал пить запоем, дела запустил. Зато Мавра Агуревна нос подняла. Я, говорит, чиновница. У меня, говорит, муж благородный. Стала ходить в чепчиках; у обедни дает мужу свой салоп держать; денег Ивану Ерофеичу уж совсем не дает. Каждое первое число сама ходит в суд и стоит в приемной, дожидается, чтобы, как получит Иван Ерофеич жалованье, тут же, не выпуская из суда, и отобрать у него. Да, к несчастию, еще у них детей человека четыре. А Иван Ерофеич уж больно плох стал, крепко стал придерживаться к пенничку. Так вот, батюшка, вам и Иван Ерофеич, тот самый, что ходит по Замоскворечью в такой странной шинели.

Примечание нашедшего рукопись. Таких шинелей осталось три за Москвой-рекой; одна у Ивана Ерофеича, другая у одного купца, который жил до сорока лет порядочно, то есть по обычаю праотцев, а на сорок первом загулял. Обрил бороду, нашил себе модного в то время платья, между которым и эту шинель, стал ездить в театр и прочее… Потом он опять остепенился, отрастил бороду и уже лет десять живет опять мирно и чинно; о проступке его давно позабыли бы за Москвой-рекой, если бы не уличала его шинель, которую он носит. Третья шинель у баса каких-то замоскворецких певчих.

[БИОГРАФИЯ ЯШИ]

Два раза в день по Москворецкому мосту проходит чиновник: в девятом часу утра и в третьем часу дня. Я его видал часто, и если вы хотите его видеть, ступайте в эти часы на Москворецкий мост и непременно увидите. Но если вы его увидите, не трудитесь разгадывать жизнь его и душу по физиономии; как бы вы ни были искусны в физиономике, вы ничего не разгадаете.

Поутру он идет в присутствие с угрюмым видом; не хочется ли ему итти в должность, работал ли он всю ночь, или у него болит голова с похмелья, - вы этого никак не разберете. Возвращается домой с веселой улыбочкой, и вы опять не разберете, отчего он улыбается, - взял ли он взятку, или мысленно обедает. Нет, вы не трудитесь, а вот лучше я вам расскажу его биографию, которую слышал от него самого.

На Зацепе, недалеко от церкви Флора и Лавра, стоял небольшой серенький домик; пять окошек смиренно смотрели на широкую немощеную улицу, которая неизвестно почему называлась Дворянской. В этом доме жил поседевший на службе чиновник Зверобоев с женой и с маленьким сыном - Яшей. Этот-то Яша и есть герой нашего рассказа. Первое счастливое и ничем не возмутимое время детства провел он на этой Дворянской улице в играх с соседними ребятишками. То пускали змей, то играли в бабки, а если была погода мокрая, отчего обыкновенно вся Дворянская улица превращалась в одну лужу, они делали из бумаги лодочки и пускали их по воде; зимой снежки и горы.

Но недолго он пользовался этой свободой. Однажды отец его, воротясь из присутствия, подозвал его к себе и решительным голосом оказал ему: полно тебе по улице-то шляться, баклуши-то бить - пора за дело приниматься - и с этим словом вынул из кармана книжку, которую он купил мимоходом у Ифимивского сада. Вот тебе, Яшка, азбука. За обедом толковали о том, когда начать ученье, выбирали легкий день и положили отслужить в воскресенье молебен и начать азы. К тому же времени Максимке велено было выточить из лучинки указку. Максимка учился в приходском училище и был художник на эти вещи. Все эти приготовления до крайности пугали Яшу, и он дожидался воскресенья, как смертной казни.

Вот пришло воскресенье, после молебна начался торжественно первый урок. Посадили Яшу за стол, дали ему в руки указку. Отец сел подле него, подле стола стояла мать, несколько расстроенная, из-за двери выглядывали Домна и Максимка. Предварительно, в виде введения, отец сказал Яшке: если ты эту азбуку изорвешь, так я тебя для первого раза выпорю; за нее, дурак, деньги плочены.