Художественный символ в «Слове о полку игореве»

В Плаче Ярославны Ветер персонифицирован. Она обращается к нему, словно беседуя с разумным существом. Ярославна почтительно величает его «господине», а потому её сетования, идущие от чистого сердца и от убеждения в добром назначении Ветра–Ветрила, лишь подтверждают уважение к нему. Ветер наделён противоречивым «характером», что нашло, по–моему, выражение в двойном обращении к нему. «Ветрило» по–древнерусски означало «парус». В приложении к Ветру это слово определяло его полезный людям труд, подчёркивало его благоприятные, мирные свойства. Следовательно, обращение «Ветер, Ветрило» выразительно само по себе, так как в нём содержится призыв к доброму началу в природе Ветра. Злое начало, возможно, было когда‑то мифологизировано в Стрибоге, агрессивные потомки которого действовали на стороне половцев. Не исключено, что у доброго ветра было и другое имя (не только Ветрило), но оно не дошло до нас.

Ярославна не призывает Ветер дуть против чужих воинов. У неё не возникает желания склонить его работать только на стороне своих. Она печётся о другом, чтобы Ветер с поля боя переместился «подъ облакы», помогал бы движению кораблей по морю, а не полёту боевых стрел. Чтобы Ветер–Ветрило был общим благом для всех людей, и своих и чужих. Всечеловеческим достоянием. «Сине море» в таком контексте утратило символическое значение «чужая, враждебная страна», «страна смерти и болезней», которое оно имеет в «Слове». Здесь «сине море» — действительное море, по которому плавают корабли. А «синий» — цветообозначающий эпитет, а не иносказательный синоним прилагательного «враждебный».

Поразительно, что княгиня сокрушается о воинах или, как сказали бы мы теперь, о солдатах. Разгром русского войска она воспринимает как личное горе. Это даёт ей моральное право словно бы от имени всех женщин обратиться к Ветру с новым упрёком: «Чему, господине, моё веселие по ковылию развея?» Горе уравняло и объединило княгиню с простыми русскими женщинами, оплакивающими «милых лад». И не только с ними. Ведь погибших оплакивали и их отцы, и их сыновья. О них скорбела Русь в целом. И даже Природа. Вот почему вполне оправдан вывод, что Ярославна не только высокохудожественный символ любви, верности русской женщины, но и символ самой Руси, Родины погибших. Ярославна не только лирический, но и эпический художественный образ.

Демократизмом и гуманизмом мировоззрение Ярославны коренным образом отличается от мировоззрения бояр и Святослава III.

С высокой путивльской стены Ярославна обращается к Днепру, могучей реке, «пробившей каменные горы сквозь Половецкую землю». Днепр — не Ветер, общий для всех. Днепр — русская река. Русская сила. И естественно, что Днепр Словутиц оказал помощь Святославу в войне с Кобяком. Тут связь «Плача Ярославны» со «Словом» обнаруживается наиболее отчётливо и, пожалуй, бесспорно. В памяти читателя живо воскресает образ победоносного похода Святослава, завершившегося пленением Кобяка. Ярославна, как к могучему союзнику, обращается к Днепру с просьбой: «Принеси ж, повелитель, ко мне милого ладу, чтоб я не слала слез на Море утром!» Не Ветер, а Днепр в состоянии совершить чудо и вернуть «милого ладу» на Родину. Ярославна в глубине души надеется также и на чудо оживления князя. Ее слова «Възлелей…» и т. д. можно понимать двояко: 1) «чтобы я не слала к нему слез на Море», а оплакивала его тут, на Родине; 2) «чтобы я не слала к нему слез на Море», а получила бы его живого и перестала плакать совсем. Эта двойственность находит выражение и при переводах «Слова»: «Чтоб забыла слезы я. отныне, чтобы жив вернулся он ко мне» (Н. Заболоцкий), «Чтобы слез я не слала к нему ранним утром на синее море» (С. В. Шервинский), «Чтоб мне слез не слать к нему с тобою по сырым зорям на сине море» (А. Н. Майков). Большинство переводчиков, подобно А. Н. Майкову, избегают ясности (убит или не убит Игорь), оставляя текст открытым для обоих толкований. Надежда Ярославны, пусть слабая и даже противоречащая здравому смыслу, увидеть князя живым тянет толкование текста в одну сторону, а символическое значение Моря (здесь снова «страна смерти» и пр.) — в другую, противоположную.

Надежда и отчаяние символически слиты в Утреннем Плаче. Утро в «Слове» противостоит Вечеру, как Свет — Тьме. Настойчивое повторение того, что Ярославна плачет только по утрам, означает начало Большой Надежды, начало Света для Руси. Но сам плач — это всегда горе, близкое к отчаянию. Утренний Плач Ярославны — надежда, рождающаяся из глубины скорби, беды. День начинается с Утра, а Утро рождается в Ночи, — Свет начинается с Зари, а Заря рождается из Тьмы. Распорядок жизни один и в природе и в обществе. День Ярославны начинается с Утреннего Плача, как и день тысяч русских людей, чьи близкие навсегда канули в Море. Это плач о мёртвых во спасение живых. Плач надежды. Ярославна хотела бы уговорить, устыдить, умолить могущественные силы Природы, сменить их гнев — по её пониманию, основную причину гибели русского войска, — на благосклонность. Последнее слово заступницы Руси обращено к Солнцу.