Художник Её Высочества

Один листок сорвался с места как-то особенно, четверострочье вдруг оказалось под степановой ногой. Художник и автор, оба затаили глагол. Говорить не о чем. Но нельзя идти дальше. Дорогу перегородил музыкант, перегородивший отграниченность женщины. Женщина прислонилась к каменному зеркалу мавзолея, слушала музыку и, похоже, собиралась пустить сок из глаз. Нет ничего зазорного, когда человека до слез трогает музыка, единственно невозможно, чтобы в этот момент человек пах еще чем-либо кроме человека. Степан, вынужденно стоя за спиной женщины, морщился. От нее несло такой умопомрачительной кокосовой струей, что волей-неволей каждому нормальному мужчине, наверное, захотелось бы откусить от сладкой женщины. Или стошнить, как художнику. Музыкант играл действительно хорошо. Заворожила рука игрока. Она жила отдельной, самостоятельной от хозяина, животной жизнью. Животное-кисть прихотливо металось по струнам, где-то напоминая неутомимую ласку, преследующую мышь. Если музыка станет еще совершенней, животное может даже не убежать, ритуально исчезнуть.

Тут он увидел каналы! Идеальны, словно молниеносных змей умудрились залить каменной массой. Доводить полировкой нет необходимости. Вставляй, стекающие с ладоней пальцы в каннелюры — и погнал по змеящимся дорожкам, думая только о том, чтобы раньше времени не провалиться в манящую глубину. И не так будет дико выглядеть для окружающих, как минуту назад, когда наткнулся на кожу гостиницы «Москва» по первым этажам. До того замечательную, что нельзя было справиться с вожделением, хоть застрелись! и не обойти здание по периметру, распуская сердце, когда под ладонью за подлым камнем панельных разрывов попадались квадраты совершенного материала без названия, пепельной мягкости и теплоты. До того здорово, что оскалившись, прижался зубами к гнейсовому наросту. Капитальное здание содрогнулось, треснули окна над головой, но отвратил страх и бестолковщина советских пешеходов с необитаемой головой, разглядевших степановы дела. Плющелистные!

Ушла слушательница, ушел гитарист, уговорив животное не бросать его, унося на груди под ветровкой. Гитарный гриф был метафизическим шлагбаумом. Его подняли, забрали с собой — путь свободен, но тут вдруг канелюры, идеальней несвершившегося! Стёкшие пальцы оказались в тёплом и влажном женском рту. О, этот ласковый каменный рот! Нужно немного подождать в настроении, Неаполитанской розовой, прочувствовать, а пока перебрать глазами отмаршированные колонны слов, перешагивающие через знаки запинания: А.Д. Цюрюпа. Видный деятель Коммунистической партии и советского государства, соратник В.И. Ленина, руководитель Народного комиссариата продовольствия. С выцюрюпенным смыслом слова. Закономерные по отношению к мемориальной плите, где они устроили парад, но идиотские по отношению к петле, стянувшей чудо в каменных одеждах, и его разнузданному желанию извращенного чуда. Кожа материи накалилась, пальцы заскользили по лекалу уха видного деятеля, соратника и руководителя. Стена ГУМа{ государственный универсальный магазин}, несущая мемориальный камень, сморщила квадраты облицовочных пирамид, превращая в сплюснутые прямоугольники, бессмысленные буквы скрошились одна за одной. Степана ударило разрядом такой силы, что пришлось доказывать себе, скованному крепатурой: «Так и должно быть, не паникуй. Ты знаешь, с чем захотел иметь любовные отношения.» Первые жилища человечества — каменные пещеры. Ухо на камне — никакая тварь не подкрадётся во сне, на подушке — тебя не съест только ленивый. Ухо сформировалось из жабер, оно иннервировано так, чтобы входить в единую функциональную систему. Нечему тут удивляться. Ходить босиком по горячему песку, холодной земле, гальке или хвойным иглам, злобя морщиной переносье, значит раздражать нервные окончания. Ходить по теплому речному песку, дорожной пыли, траве — успокаиваться. Поэтому стой и терпи со всею страстью скрывая равнодушие. Или беги дальше, голова набекрень с содержимым.