Художник Её Высочества

Не хотел так не хотел. Так вот, разговор об одном диком полярнике. Полярник — герой страны, медалей у него за это, что белых медведей вокруг его зимовья. Он и геройствовал там, что было сил. Разгонял медведей ракетницей, прыгал через трещины во льду, шел по глубокому снегу с одной уцелевшей лыжей три километра до полыньи набрать минерализованной воды для своего любимого кактуса, дрожащего за компанию с хозяином. Герой-полярник, уроженец Крыма, позднее открылся в мемуарах, что его придокучило поиметь такую профессию — больные гланды. В детстве родители запрещали есть мороженое. Все советские в жару чавкали, а он маялся. Потому и бросил героя фрейдов комплекс туда, куда бессознательно стремилась душа, — к холодам.

— Пора нам познакомиться. Я — Степан.

— Моё полное имя длиннее желания духовной истины свиты Занавешанной Славы ордена Ий-ё.

Но домашние как-нибудь кличут? Кличут. О-Манж о-Ма о-Мо. «Не поворачивающийся назад». И не только домашние.

Прекрасно. На кредитной карточке деньги еще есть? Тогда тащи, брат, жидкости удостоенной диплома: «Лучшие сто товаров России», товара N1 — водовки, и закусить чего-нибудь… хоть картошки «фри».

Таким образом, бытие полярника размачивается на две темы. Фигуративная жизнь героя, а неедение мороженого приравнивается к чистой художественной абстракции.

Степан объясняет так Оможномаме потому, что раз тому неизвестен фигуративизм, то по крайней мере астрейскому абстракционисту нужно дать понять, что фигуративизм может нести в себе ценные качества, навроде того, что нехорошей поролоновой губкой впитывать в себя что-нибудь хорошее, приятное и полезное, скажем, товар N1.

— Оомажоо, а почему у гостя в рюмке сухо? По ней что ли промакашки пробежали, я не заметил? Рождённый пить — жевать не может. Вообще местные художнички закладывают за воротник?

Зачем спрашивать? Когда бы не работа, да деньжата водятся, — возлияния и прочие полезные увеселения только приветствуются.

Ну вот, а на Земле существует мнение, что разума во вселенной нет.

Одно слово — богема во всей вселенной богемой и останется, как её ни называй: хоть бабой на самоваре, хоть облаком в штанах.

Рядом, через кемарившего волосатоносого, со звуком натягиваемой через голову шелковой ночнушки, в бар вторгся нос небольшой авиетки. Пожелает кто собственной персоной — пожалуйста, через контрольно-пропускной блок, где служба безопасности, медицинский контроль и таможня. Здесь же, наподобие придорожных харчевен, с колес можно получить еду, выпивку, официант приласкает, обслужит. И не потому, что вдруг в ракете еда-питье на исходе — если есть на борту двигатели, значит, есть структурные молекуляторы, — важнее компания. Другое дело, ты в кондоме поля потребляешь продукт, через что несколько обидно. Тянешь ко рту выпивку, а у губ, на стыке полей загорается бледно-фиолетовое колечко (понятно теперь, почему у земных святых нимб над головой. Их дух-отец через верхнюю чакру заправляет, как мотоциклы бензином). Наверное нимб загорается и с другой стороны тела, в гальюне, проверять как-то неохота, шею ещё вывернешь.

— Ооможноо, я правильно выговорил? слушай, поддержи. Разложим градус по губе?

— Провались пропадом, эта забегаловка! С превеличайшим удовольствием бы я малёха приурезал.

Больше всего в жизни он ненавидит оттирать за имперскими фактотумами кетчуп. Так с ленцой перевела всё-таки дура-машина. Мгновенно засыхает и не отдерёшь даже деструктуратором генеральной уборки. Дело не в том, что плохо отдирается, как-никак микроплазменная чистка, просто набрызгают безобразно везде, где только можно и нельзя.

— А в чем дело? Засекут, что ли?

— Могут. Старший официант знаешь какой Экта та ту Пса?! — и укатил на встречу гостям.

Мимо прошуршала лава из а ля жуков. Степан сначала подумал, что жуки компанией, но потом, приглядевшись, понял: жуки — единый организм. Нос каждого а ля жука в заднице следующего. Бутон столика вообще схизнул под пол, а на освободившееся место жукозмейке подали ленч, напоминающий бегемотика. Его дружок, как делает официант приличного ресторана, наливая первый бокал вина или минералки, инструментом взрезал брюхо туше и жукозмейка, надо думать вежливо поблагодарив, вползла в дырочку. Бумажного откровенно передёрнуло.

— Феб, прэсто! Я заговорился, и ты сидишь, задумался. Э-э, ваше высокородие, да ты уже наклевался росы виноградной. Императорский броненосец прислали. Пошевеливайся!

Степан посмотрел на пустое дно формы, положил руку на холку Терентию.

— Делаем так. Лучше за рубль передополежать, чем за два побежать. Садись на дредноут и дуй на учения, передашь пламенный привет императрице и соври типа того, что у маэстро жуткий понос открылся. Просит, мол, извинения. А я здесь посижу, станцую мензурку с нашим человеком. Терентий, что ты в самом деле? Ну их к Сашке Македонскому этих вояк!

— Безалаберный ты, Фебович, спасу нет! Ну да ладно, я сам такой, с четырьмя ногами по углам, — и умчался отдуваться за двоих.