Художник Её Высочества

— Ты художник или суффикс прилагательный? — бросил через плечо Степан и положил в тень здания мазок английской красной. — Наша задача не обогнать великих живописцев, а себя догнать по максимуму.

Вильчевский поморщился на холстик и собрал этюдник. Они давно уже слюнявили эту тему. Позади диплом, впереди жизнь, а приличного плана жизни до сих пор нет.

— Хирня на постном масле! Помас-памперс! Журнал, Бурда,! — сплюнул Иван. — Своё лицо надо искать где-то. Может в академию податься?

Степан возразил, главное — сидеть грыжей за мольбертом, работать, как механизм, да ждать, когда количество, от которого дохнут мухи, гармонично перерастет в качество. Причем здесь, спрашивается, образование? Оставьте киснуть его в худучилище за батареей парового отопления. Тоже собрал этюдник, прикнопив сырой пейзаж к обратной стороне палитры.

— Но, Степашечкин, искусство искусством, а море пинать можно только остограммившись.

Никто не спорит. Они купили две бутылки югославской «Кадарки», оказавшейся такой карамельно-поганой, что уже первые ввергаемые полстакана пошли не вертикально, с респектом к тяготению, а по горизонтали. Отчего обоих перекосило. Всё равно дело, проперхавшись, настаивал Степан, пейзажик, вон, худо-бедно изобразили. На пейзажике — река Енисей, на той стороне — здание речного вокзала, гордый шпилек строго пополам разрезал синее небо, влево на запад посредством тщедушной мальвы, вправо на восток значительнее, посредством ультрамарина.

— Нужно делать дело! И армия восклицательных знаков позади, стойких, как героические полки членов во время семяизвержения. Сгоняем части в состав, Ванька. Петр Великий собрал Кунсткамеру, граф Калиостро — дураков, индейцы коллекционировали скальпы. Любая мелочевка, траченная молью, сгодится, если ты художник.

По жизни надо тупо собирать всё. Одна мозаичная плитка — это одна мозаичная плитка. Но осколком бутылочного стекла спокойно можно облагородить кантарельную смальту храма Христа Спасителя. Чересчур уж блестяще. Нежизненно и неестественно. Всё — подразумевается не монотонное разнообразие Кунсткамеры, дураки Калиостро и скальпы индейцев, банальное кучкование предметов в одном месте, всё — это опыт, а значит искушенность в вещах, не дающихся пониманию зевающим прохожим вокруг. Не потому несправедливо, что вот этот дядька с картошкой в сетке вдруг зевнул, а потому, что чуть позже прозевавшемуся дядьке будет наплевать на любую идею, проросшую выше его советской картошки. Справедливо потому, что правда. Обыватель есть обыватель, родной до боли, хроник, а художник — пациент, с органами трясущимися так, что потрясает.

Что записано в карте больного? Первый частный заказ партячейки. «Революцию» он писал как положено, перевернув картину верх ногами. Если — революционный порыв масс, значит так оно и должно быть. Истерика коммунистов — тоже, в своем роде, кусочек смальты. «Это не революционные солдаты. Хамы какие-то уголовные!» Ну правильно, кто революцию делал? Сталин в иркутской ссылке плюнул в тарелку товарищу по партии. Исторический факт.

Или когда его замела после третьего курса родная милиция в Евпатории. Подумаешь, показалось сотруднику, что его похмельная физиономия в розыске. Зато ночь провел в камере предварительного заключения с настоящим бандитом, наслушался историй, хоть бы их не слушать!

А псы его? Какая-то чёрствая душа выкинула на помойку щенков. У них только глаза открылись… Нет бы сразу утопить, чтобы не мучились или как их ещё там казнят за ненадобностью? Степан положил щенков в коробку, поставил у входа в поликлиннику, может кто сердобольный приберёт. Ходил каждый час, поглядывая — не прибрали ли? Не прибрали, знаете ли. Пришлось поселить их в сараюшку, умудриться среди ночи достать резиновую соску, молока и кормить их каждые два часа (разродившиеся мамаши знают, что это за мука). От отчаяния он завыл. Надо идти дружить с девушками, а тут ясли. И подходя каждый раз с бутылкой молока к сараю, Степан выл. Щенки же начинали шумно биться в доски, радуясь сигналу к еде. Скоро художник стал предводителем стаи. Окрепшие волкодавчики понимала все интонации его воя, рычанья и беспрекословно подчинялась, стоило только сильнее клацнуть зубами. Человеческую речь собаки от Степана не слышали. Банда получилась. Вожак идет по Красноярску, руки в брюки, а вокруг него — стая, готовая разорвать любого, косо посмотревшего на предводителя. Раздавать их была та же самая смальта. Если точнее, шесть отдельных мозаичных кусочков разнообразных трагичных цветов.