Художник Её Высочества

Гжимултовский повернулся:

— Милые дамы, организуйте, пожалуйста, стол нашему общему другу.

Элечка и Варварушка, забрав банку с вареньем, ушли на кухонную половину кафеюшки.

— Сдается, ты бы сейчас лучше дедовой самогонки выпил, не думая о высоком, пониже?

— Клянусь никогда не есть картофельный салат, Терентий, если ты не прав! Но тут надо на трезвую голову.

— Понимаю-с.

Женщины расставили перед: кобальтовую чашку на блюдечке, кофейник, сливочницу, рафинадные кубики в хрустале, полукругом тарелки с ветчиной и сыром, маслёнку, розетку с клубничным вареньем, плетенку с еще горячими булочками.

— Весьма благодарен. А вы как же?

Гжимултовский баснул, Головатый фыркнул, Бадьян Лабунько разпельменился в улыбке до ушей, Варварушка хихикнула, только Элечка почему-то покраснела. Жуль, обычным порядком, выразил отношение к предмету, взявшись вылизывать себе аппаратик.

— Мы, даже если захотим, то никоим образом не сможем покушать эту страсть! Если только палочкой не заталкивать в одно интересное место.

— Ведро воды заменяет одну котлету. Только как же тебе, бедному, приходилось прикидываться пиджачком раньше?

— Служба-с!

Степан поинтересовался на всякий случай: он надеется, завтрак не фата-моргана? В первую очередь его интересует варенье. Не из нефти сделано?

Заверили, что есть можно. Приятного аппетита.

Степан завтракал, секстумвират деликатно помалкивал и даже не особенно заглядывали в рот. Ел, не торопясь настолько, насколько нужно времени матери на анализы. Хорошо, больница — соседний дом. Не то чтобы дружба дружбой, а служба службой, но ради подписания пакта и водружения пограничного столба в полосочку, с золотым гербом в навершии. С одной стороны герба отчеканены палитра и кисточки, с другой стороны — цифра шесть и ещё что-то, голимо-символическое.

Пурпурный рог вспыхнув, затренькал чижиком.

— Сына..! Я из больницы звоню..! Ультразвуком смотрели..!

Степан развалился на стуле.

— На-а во-от ма-а-я-я! А ты боялась! Костёр замёрз, угли окоченели.

— А что же… как же это..?! Весь персонал сбежался! Ничего не понимаю!

— И не понимай. О неприятностях забудь. Целоватушки-обниматушки. Мне некогда, у меня тут важный разговор. Всё, всё, чао. Потом договорим.

Наклонил голову.

— Спасибо вам за маму!

Перекрутил стул под собой спинкой к секстумвирату, сложил на ребро руки.

— Что ж, предвечные, начнем? Я так понимаю, сейчас происходит в некотором роде судебное заседание. Верно?

— Скорее, меняльная контора, — усмехнулся Гжимултовский. — Мыслящему человеку не надо объяснять правила взаимовыгодного обмена. Ты добровольно возвращаешь нам наш инструмент…

У Головатого язык на резинках:

— А мы, презамечательный, исполним тебе три желания. Помнишь, как у Пушкина? «Не хочу быть черной крестьянкой, хочу быть владычицей морскою, чтобы жить мне в окияне-море, чтоб служила мне рыбка золотая, чтоб была я сексопильно-чумовая, прегламурная!

— Насчет трех желаний — шутка?

— Шутка, разумеется. Терентий, трёкало, ты бы угомонился.

Чувствуется, кто здесь главный режиссер.

— Но при всём при том, обмен есть обмен. Ты отдаешь — мы обязаны компенсировать. Здоровье мамы — форма компенсации.

— Я не очень представляю, кто вы такие, хотя имею предположение, но в любом случае… существа, способные мгновенно исцелить человека, живущего за тысячи километров отсюда…

— Не так чтобы мгновенно, — Элечка кокетливо поправила бочок прически. — Сам разумеешь, если идет к логическому завершению, можно заранее и хорошо подготовиться.

— Я понимаю… — потёр Степан занывший висок.

Жалостливая Варварушка прошелестела кукольными губками, еле разобрал:

— Не думай и об этом.

— Но как же..?! — вскочив, в тоске смяв рукой рубашку на груди.

— Она верно говорит, — Гжимултовский поднялся во весь свой картинный рост. — Вылечить одну женщину, забыв о другой, было бы верхом несправедливости. Абигайль здорова, естественно, тоже.

Его бросило в двери взрывом каких-то макроскопических эмоций. Лег грудью на бельмастый фонарь у входа. Мир в глазах искажался и гнулся прихотливо, как в хромированном бампере милицейской «Волги», стоявшей рядом. Сзади подошла Элечка. У патрульной машины появился милиционер, проконтролировавший что-то во дворе дома, пригляделся к Степану, спросил:

— Молодой человек, вам плохо?

— Вы знаете, ему наоборот хорошо, — улыбнулась работнику правопорядка Элечка. — Спасибо за внимание, — тронула степаново плечо. — Ну, пойдем, пойдем внутрь. Ставь лицо на место. Договорить-то надо.

Они вернулись, как только Степан растёр глаза.

— Может быть, её к отцу в Крым отправить?

— Да, да, Влчек, я так и сделаю. Можно прямо сейчас пойти и забрать?

Точно так. Единственно, Абигайль спит об эту пору. А закончат обмен — иди, забирай. Бумаги подчищены, гражданская одежда в тумбочке, в пакете.

Степан закрыл глаза, посидел так некоторое время, болезненно-счастливо морщась подарку судьбы, потом выдавил из головы светящуюся жемчужинку, вложил её в элечкину ладонь, сам закрыл пальцы, пахнущие сливками, поцеловал сверху.