Художник Её Высочества

Вильчевский бы сухопутного осьминога не стал переубеждать в неполноценности, он бы его, согласно канонам земной кулинарии, отварил пять минут в кипятке, порезал колечками, обжарил в масле с чесноком и съел, запивая винцом. Плевать бы ему на официальный протест Всегалактического правительства.

— Цвет одежд Великого Отца-Этика — единственный цвет, радующий алтарь повиновения!

До сих пор бесстрастный голос переводчика, вроде мелкочастотно затрепетал на этой фразе. А какой, кстати, цвет одежд у Великого Отца? Оказалось, в полосочку. Естественно, черно-белую.

— Оба цвета жизни: свет, произрастающий вместе со счастьем из множества корней, и темнота, произрастающая с несчастьем из одного корня, подчиняются Великому Отцу-Этику! (Белорыбица — мелорыбица, салака — малака, окунь — мокунь, судак — и т. д.)

Степан ответил адекватно в том плане, что: не снимайте очки во время секса. Можно положить партнершу мимо кровати. Напряжение нарастало. Похоже, его начали оскорблять. Вспыльчивый, однако, народец.

— Одетое кончиками пальцев, гололичность, гологрудость, голоплечность…

У инородца хитина толко на ногти и хватило. Срам какой! Здесь не пляж с голой жопой рассекать, здесь храм искусств!

— Ладно, ромалэ, ваши слова одеты в красивые платья, но у каждого в голове своя пуля. Это всё фантики, наши эскарпы и контрэскарпы, вот здесь у нас по-другому устроено, — потюкав пальцем по хитину за фасеточным глазом.

Терентий позже объяснил, что если бы Бумажный случайно не задел нижнюю треть усика, то никто ничего не заметил, а так извини, художник, то же самое, если бы осьминог, до запихивания в кастрюлю с кипятком, успел смазать повару по сусалам. В общем, они подрались. Точнее, Степан не стал дожидаться, когда трилобитики возьмут его в кольцо и защекочут до смерти. Оттолкнул хозяина мастерской и рванул в двери на лужайку, не забыв передать пароль вызова. И себе не забыл:

— Оказалось я бегу в степи за птичкой, полетевшей по звезде. Также звёздность птиц включилась, что побег мой налегке.

Художнички гурьбой бросились вдогонку. Чего Степану было и надо. Он бежал расчетливо, не делая разрыв таким большим, чтобы погоня прекратилась, но и таким маленьким, чтобы преследователям удалось вцепиться сзади. Метров через сто они растянулись цепочкой.