Художник Её Высочества

— У меня восьмерка, бери карты. Потом может случиться что угодно, — под комлем хитросплетённых берез (как пальмы в фильме «Этот безумный, безумный мир») вдруг так ударила рыбина, они с удивлением повернулись в ту сторону. — Ни фига себе крокодилы в Москве-реке! Представь себе сложнокомбинированную кремниевую основу. Представь организмы в виде двухметровых брусков. Эти штукенции ползают по планете миллионы лет, живут своей странной внутренней жизнью, тараканят вне всяких логик, а потом сползаются и выстраиваются в колоссальную спиральную пирамиду. У пирамиды нижние слои лежат плотно, так что между блоками бритвочку не просунешь, а верхние раз в семьдесят лет делают скручивающее перемещение в горизонтальной плоскости. Если б ты видел стереоскопическую запись! Кажется, что собственные глаза сошли с ума.

— Поймёшь, что сошёл с ума, когда в солярии увидишь негра. О чём ты?

— Негр в солярий идёт тогда, когда его окончательно за Полярным кругом замучила ностальгия. Слушай дальше. Камни и камни. Пусть ползающие по миллиметру в год, всё равно камни. С ними так и обращались. Распиливали, чуть не точили бусы, изучали помаленьку, как можно изучать коралловый атолл. А потом хлабысь! планета вместе с исследовательскими автоматическими станциями нескольких цивилизаций и с солнцем системы превращается в плазменную сферу, и тут же исчезает, будто не существовало в природе. Два вальта — минус пятьдесят очков. Позже поняли, что произошло. После приборной расшифровки одного научно-исследовательского спин-звездолета, чудом уцелевшего, оттого что выкуклился из подпространства на дальних подступах, стало ясно — планета вместе с странными хозяевами, солнцем, прочей мелочью ушла на первый уровень материи, в идеальную бозе-систему.

— Значит, им там удобней, в бозе-системе, — сказал Лузин, затачивая щепку, поковыряться в зубах. — А ты где нахватался узкопрофессиональных терминов?

— Где, где… В Катманде. Удобней, говоришь? Белокурые локоны горничной торчали из-под кружевного фартука. Это, действительно неудобно перед гостями. В конечной стадии вселенной, вакуум — состояние всей материи, её развитой разум. Дело не в этом. После этого они стали переделывать законы природы. А в зоне их экспериментов проживало двести тысяч цивилизаций. Представь себе!

— Сколь громко я изЩмлен, промолчу, — рассмеялся с щепочкой в зубах. — Не пересказывай фантастику, лучше дай книжонку, я сам прочитаю.

— Фантастика… Это была самая большая известная война, а затем самые большие переговоры, и самое большое откровение о том, что всех ждет один конец. Умнеем, отказываемся от костылей религий, набираем мощь, превращаемся в шары, растерявши пальцы, питаемся чистой энергией, а потом — тирлим! — сливаемся все и становимся единым суперразумом. Когда становимся идеалом, к которому не придерёшься, остаётся только разродиться, а самому отдать концы, как лососю после нереста. Чтобы мы ни делали, плохие плохое, хорошие хорошее, цель одна — продолжить жизнь карапузом с совершенными генами. И по-нову впаиваем дно в жестянку. Большой взрыв, водород, гелий, углерод-двенадцать с его загадочным энергетическим уровнем в семь целых, восемьдесят две сотых миллионов электрон-вольт, остальная периодическая таблица. Впрочем… — отквасил нижнюю губу. — Это уж как я захочу! Может быть не семь целых восемьдесят две тысячных миллионов, а диаметрально наоборот.

Учёному рассказывается, дабы учёный не печаловался в будущем, если вдруг найдёт, и не переставал замечать случайный полет падающей звезды. Теперь не надо с тоской говорить: и звезды дотлевают, карлики желтые оранжевые красные. Остальные либо взорвались, либо сжались в черные дыры и нейтронные капли размером с гульку. Не придётся горько плакаться. Смерти нет! Великолепно закручено! Ах, замечательное пивко!

Обалдевший Лузин и не спорит с живописцем, только что выступившим в Гайд-парке.

Ай пивко у нас отменно, и таранька хороша. Окрыляемся мгновенно, так что ввысь летит душа. И Эмпедокл умница. Разве не он восклицал: «Рви кочки, ровняй бугры, держи хвосты козырем»? Тоже, поди, любил перекинуться с философами в картишки.

Набегавшись по вселенной, подвёл черту: плотно подсев к Августу, написал картину.

Сюрреалист бы с удовлетворением отметил, что автор писал по классической методе сюрреализма. На самом деле, Бумажному не понадобилось погружаться в пучину бессознательного. Он выступил только в качестве реалиста и написал «Внеземной натюрморт», вспоминая различные формы живой и косной материи, увиденные в других мирах.

Вильчевский ввалился в мастерскую в тот момент, когда Степан ставил подпись. От людоеда Ракшасы пахло тонким ароматом женского поцелуя. Так женщина порой подушится, чмокнет своего дорогого человека и уйдет в город. Вильчевский накануне похвастался по телефону: «Я кадре та-акие духи подарил! И для старухи бывает порнуха!» Вот от Вильчевского тонко и несло ядом, который «Пуазон».