Художник и его окружение

За несколько дней весь двор узнал об истинной причине задержания Баламута. Ближе к вечеру по дороге с пляжа во двор зашел Царевич. Он уселся за знакомый стол и выложил рядом пакет с мокрыми плавками. Вокруг не было ни души. Ни собак, ни кошек, даже птицы затихли. Двор вымер. Царевич недоуменно разглядывал знакомый пейзаж. Потом из-за Марфушиной двери вырвался молодой, крепкий петух, дернул через двор с воинственным клекотом, добрался до стола, заважничал и, уже не торопясь, медленно ступая на проволочных ногах, взялся разгуливать неподалеку. Царевич носком итальянской кросовки выбрал камешек и подкинул петуху. Петух замер, навел на Царевича настороженный глаз. Ждал подвоха. Но тут выскочила Марфуша, сгребла петуха и умчалась, только дверь хлопнула.

Стало как-то совсем непривычно. И непонятно. Удивленный Царевич проводил Марфушу взглядом, встал и подошел к желтому дому. Нужное окно было невысоко и открыто.

– Дизель. – Прокричал Царевич.

Занавеска на окне разошлась, словно крика этого ждали, и изнутри возникла женская голова. Белея лицом, мама Дизеля улыбалась так широко и страдальчески, будто уголки рта приходилось удерживать пальцами. Непривычно как-то. Обычно при виде Царевича милое лицо разгоралось ярче театральной люстры. Уже несколько раз Царевич обедал у Дизеля, готовился ответный визит. К тому же мама Дизеля была учительницей и мечтала познакомиться с той, другой мамой, чтобы, как педагог с педагогом, обсудить трудные вопросы воспитания подрастающего поколения. Недавно всем коллективом прорабатывали доклад на последнем Пленуме. Казалось бы, все ясно, только работай, но ведь именно снизу можно что-то подсказать. Мама Дизеля как раз и могла… еще вчера…

Но сегодня Дизель срочно выехал к дяде. На каникулы. До самого конца лета.

– А где дядя? – Пока мама шевелением синих губ пыталась объяснить причину внезапного исчезновения сына, Царевича посетила идея. – Если недалеко, могу подъехать на неделю. Батя машину даст. Неохота дома сидеть.

Мама зашептала неслышное. Можно зеркальце к губам поднести…

– Говогите ггомче. – Прокричал снизу Царевич. – Я не слышу.

Окончательно теряя живой цвет лица, мама Дизеля переползла животом через подоконник, будто сзади ее держали за ноги. Свесившись со второго этажа, она буквально дотянулась губами до уха Царевича.

– Не знаю. – Задышала голова совсем рядом. – Может, еще и не к дяде. Никто не знает. Но он тебе напишет, когда приедет… Письмо… Обещаю. – С этими словами голова поползла вверх и, послав Царевичу умоляющий взгляд, скрылась за занавеской.

– Хогошо. – Сказал Царевич. Пожал плечами. Оглянулся. Никого. И черные квадраты со стен вместо окон. Царевич ощутил, двор ждет его ухода. Отсчитывает минуты. Не оглядываясь, Царевич побрел к выходу.

На следующий день дворник, кряхтя, вывернул из земли стол, разбил и сжег его в углу двора. Был яркий день, пламя казалось зловещим. Никто ничего не спросил, не подошел.

Баламут вернулся спустя полтора года. Царевич к тому времени окончательно повзрослел и увлеченно работал над диссертацией. Вслед за выехавшим Хаймовичем, Баламут стал решительно собираться. Наташа не возражала. У них уже было двое детей, за границей она рассчитывала начать с Баламутом новую жизнь. Баламут боролся, как лев, но время для выезда было совсем неподходящее. Страна пересматривала эмигрантскую политику. Верный Хаймович слал вызов за вызовом, но документы на выезд у Баламута не принимали, требовали подтвердить еврейское происхождение. Счастья не было. Баламут ходил на митинги в Бабий Яр, но этого было мало. Чистопородные праправнуки Авраама сами мыкались годами, дожидаясь разрешения. На работу Баламут не устраивался из принципа. Он считал себя жертвой произвола и провокации (судите сами). Денег не было. Нервы стали сдавать.

Внизу, на площади выстроили гостиницу для армейских чинов. В ресторан при гостинице пускали, и Баламут иногда заходил днем, выпить рюмку. Обслуга в ресторане была своя. Сегодня за соседними сдвинутыми столами гуляла офицерская компания. Гуляли шумно, с женами и подругами, прямо с открытия. Отмечали дальние командировки, награды и новые звания. Вспоминали страны и города, которые ни трезвому, ни пьяному называть не полагается. Ближний Восток, это точно.

Баламут был мрачен. Ему только что отказали в очередной раз. Он спросил себе фужер, встал и громко, на весь зал предложил выпить за победу еврейского оружия. По более поздней легенде – американского… Но тогда это значения не имело…

И выпил, стоя…