Художник и его окружение

– А то я в девицах не была. Знаю, говорю. Жили рядом. А на днях встретила. Несчастная она, за мать боится. Холодно. Вы ее мытарите, а она – лучший художник всех стран и народов. Я точно знаю.

– А он?

– Если еще раз случайно встретите, передайте, я стараюсь помочь. Хороший человек, только что нам с того…

Но не всем было все равно. Примерно в те же дни позвонила двоюродная сестра Веры. Художник по тканям, она много работала с людьми. Любую ткань, начиная с тончайшего батиста и вплоть до грубого шинельного сукна, она безошибочно определяла наощупь, но еще лучше она понимала тонкое движение винтиков и механизмов, незаметно управляющих процессами нашей жизни. Ее лицо несло на себе печать этого всезнания. Это было лицо сфинкса, выражающее массу эмоций одновременно и собственное отношение к этим эмоциям и даже реакцию по поводу этого собственного отношения. Мудрости, если понимать правильно, много не бывает. А здесь было. И понимания – хотя бы той же упрямой гордячки Веры. Сейчас сестры разговаривали по телефону, и оттенки настроения, возможные при очном общении, сглаживались.

– Ты помнишь Софочку? – Сестра улыбалась сама себе и слегка грустила. – Ты видела ее у меня на дне рождения. Так вот, оказывается, Софочка знает какого-то Сергей Сергеича из вашего района и может на него выйти. Да, нет, не ногами выйти. А как? Это – нужный человек. Подаришь ему работу, и конечно… мы обсудим не по телефону.

Глянуть сейчас, допустим, сбоку, и видно, как погрустнело лицо сестры в ожидании ответа своей неразумной родственницы.

– Я не разрешаю никакой Софочке за меня договариваться. – Некрасиво кричала в ответ Вера.

Сестра взяла паузу. С Верой было нужно иметь терпение. Много терпения.

– Не нужен мне этот мерзавец. Я ему адреса носила, а он своих людей устраивал.

– Но ты же пришла с улицы…

– Ну, и пусть с улицы…

Тут лицо сестры приняло скорбное выражение. Который раз она убеждалась, все беды случаются из-за ее безрассудной доброты. Ну, пусть не совсем беды, пусть, просто огорчения, как сейчас… Вроде бы, так и нужно… Кому от этого легче?

И все равно. Понимание и терпение… – Какой, Верочка, он – мерзавец? Деловой, воспитанный человек.

– Не нужно мне никакого делового и воспитанного…

– Верочка, ведь холодно. Как вы будете жить? Как?

Но Веру заклинило. Бес-по-лезно… Нет, вы такое видели? Пойди, найди нужного человека, так теперь еще уговори…

Сестры расстались недовольными друг другом. Легко любить за достоинства, а как любить за недостатки? Теперь, говорят, можно. Не иначе, как генетика, родня, или время такое, но без терпения не обойтись.

– Подумай, – сказала сестра на прощанье, – почему он должен делать для тебя просто так? Почему? Всё, всё, я молчу. Завтра привезу тебе еще обогреватель. А иначе тетю Лилю заморозишь, и сама замерзнешь…

Действительно, близились холода. Теперь жильцы покидали дом поспешно. Вслед за ними в оставленные квартиры вступали жэковские мародеры. Вывинчивали краны, выдирали дверные ручки (кстати, вполне приличные, отчасти даже до революционной эры), снимали отопительные батареи. Безнадежность Вериной борьбы становилась очевидной.

И вот сюрприз… Как-то вечером Вера встретила Наташу с Баламутом. Было это невозможно. Баламут, как известно, был в Италии и дожидался американской визы. А близнеца, чтобы на одно лицо, у него не было. Вера так бы и прошла, супруги признали ее сами. Они как раз выходили из ресторана, где Баламут когда-то прославил победы еврейского оружия. Теперь туда пускали всех подряд, а Баламута усаживали за личный столик, тот самый, с которого он вступил в историю.

Супруги были встрече очень рады, наговорили много, и Вера, не следившая за общественной жизнью, даже запуталась.

– Юрка Дизель евреев обещал поднять. Из посольства. Выдающийся случай… Простой русский парень… – Наташа прильнула к мужу, потерлась щекой о кожаное плечо.

– Как я рада. – Восторгалась Вера. – А я слышала, вы в Италии.

– Наташка придумала. – Пояснил Баламут. – А то ходят разговоры. Кто, да что. А так Наташка звонит… из приемной Папы Римского. Он ей эту, как ее, индульгенцию выписал, как большой грешнице. На двух страницах с приложением.

– Не выдумывай. У нас квартира в другом районе. Мы никого не видим, и нас не видят. – Поясняла Наташа. – Снабжение пока хорошее. Вы, Верочка, приходите, чаю попьем, я вам куру подберу.

– Какую куру? У Веры Самсоновны мама кто? Лучших кровей. И папа покойный такой же.

– Ну, и что? – Вера смеялась, радовалась встрече.

– А то. – Баламут шатнулся, но удачно завершил маневр и бережно поцеловал Вере руку. – Любимые люди. Один народ. – Тут Баламута совсем повело. – А я обрезание буду делать. Пока частично. Встал на очередь.

– Я тебе сделаю. – Пригрозила Наташа. – Я, Верочка Самсоновна, в синагогу хожу. На гиюр готовлюсь.

– Это как? – Заволновалась Вера.

– Чтобы еврейкой стать.

– Ой, не надо.