Художник механических дел

На престол вступил нелюбимый сын ее, Павел. Новый император не терпел порядков, заведенных матерью, и людей, ей угодных, не жаловал. Переменчивый и злой, он тратил ум, временами острый, на фантазии несбыточные, на вздоры. Подозрительный, без меры боязливый, Павел заперся в Михайловском замке, подобном крепости либо тюрьме, и держал в трепете двор, столицу, страну.

Переменились и обстоятельства Кулибина. От сочинения забав он был избавлен. Уже не надо скакать вслед за Потемкиным на курьерских в Тавриду для устройства там фейерверков. Уже не надо сочинять игрушки для малолетних принцев и праздничные иллюминации. Но и большого дела нет. О Кулибине во дворце не вспоминали.

Размышления в кунсткамере

Бродит Кулибин по залам кунсткамеры. Ныне и она в загоне. Прежде посетителей угащивали напитками и сластями, чтобы тем привлечь полезное внимание к произведениям естества и художества. Потом угощение отменили, и билеты для входа в кунсткамеру давались из академической канцелярии. А ныне вход и вовсе затруднен: потребно иметь для осматривания собственное директора академии позволение. У нового императора не было нужды в расположении умов к просвещению.

Ходит с Кулибиным по залам унтер-библиотекарь Академии наук, хранитель кунсткамеры Осип Беляев. Маленький, сухонький, остроглазый. С Кулибиным почтителен. Показывает, как изделия его в кунсткамере размещены. Вот часы яичной фигуры, вот часы планетные. Подальше – модель телеграфической машины.

А рядом с часами яичной фигуры – не полюбопытствует ли Иван Петрович? – бюро работы немецкого мастера.

Устройство весьма хитрое. Крышку открыть – там бронзовая доска, изображен на ней храм художеств. Действием потаенной пружины доска опускается, за ней – секретные ящички для поклажи бумаг. Другую пружину нажмешь – ящички отходят назад, а изнутри поднимается красиво убранный кабинетец с другими ящичками, особо секретными. И притом слух услаждается приятнейшей музыкой. Между тем зритель поражается новым явлением. Из-под бронзовой фигуры Аполлона, коей украшено бюро, выдвигается лодка и с великим громом раскрывается, превращаясь в налой[24] для писания, с чернильницей и прочими принадлежностями.

– Высокого искусства вещь, знатным артистом строена! – похвалил Кулибин.

– Восхищаюсь каждодневно, – согласился Беляев. – Однако полагаю, часы яичной фигуры – произведение искусства более высокого, ибо несравненная трудность – поместить механизмы часовой, музыкальный и театрального действа в столь мизерном корпусе… – И прибавил шепотом: – А ведомо ли вам, почтеннейший Иван Петрович, сколь щедро покойная императрица наградила немецкого мастера? За бюро пожаловано мастеру двадцать четыре тысячи рублей.

Кулибин невесело улыбнулся. Ему-то за часы жалована тысяча. Промолвил:

– Директор академии господин Домашнев исчислил, что образование одного профессора стоит казне сорок тысяч. Мои успехи хоть невелики, да я ими казне и малого убытка не сделал. И тем весьма утешен.

Вспомнил, сколько сил положено – деньги доставать на опыты, – и рассердился:

– О трудах моих три раза в Европе публиковано! А об успехах в изобретениях господ профессоров сорокатысячных, к несчастию моему, слышать не случалось. А должны быть велики! – язвительно прибавил он.

Думал: Потемкин перед ним, Кулибиным, не кичился. Сам великий Суворов поклонился низко, встретив на балу. Трижды поклонился и громко, на всю залу, проговорил: «Помилуй бог, много ума! Он нам изобретет ковер-самолет!» Знаменитейший Бернулли назвал великим артистом. А вот господа профессоры свысока поглядывают, за ровню не считают…

Прощай, Нева!

Обстоятельства стали тесны. За опыты, изобретения, прежде сделанные, долгов накопилось много, и не видно было, чем их покрыть.

Однако Кулибин не вовсе был забыт. О нем вспоминали всякий раз, как приключался конфуз по механической части.

На Адмиралтейской верфи построили боевой корабль «Благодать» – преогромный: сто семьдесят пушек высунули жерла из бортовых люков. Стоял готовый корабль на стапелях, наклонном помосте, с которого надлежало ему плавно и торжественно скользнуть на воду.

День спуска был объявлен. Сбежался народ, и прибыл император. Корабль в назначенный миг сдвинулся с места… и застрял, не достигнув воды. Переполох был знатный. Император уехал в гневе, а он был крут на расправу. Следовало ждать отрешений от должностей, а иным и пуще того – полной немилости, ссылки.

Тогда отрядили спешно на Волков двор гонца за академическим механиком. Тому была особая причина. Не впервые застревал корабль на стапелях Адмиралтейской верфи. Кулибин о том был наслышан, и, по привычному беспокойству мысли, он это дело обдумал, а обдумав, произвел расчеты.

Месяца за три до происшествия с «Благодатью» подал Иван Петрович в Адмиралтейство господину адмиралу Кошелеву записку и чертежи, как покойно спускать на воду новостроенные корабли. На записку господин адмирал внимания вовсе не обратил. А тут, по случаю конфуза, о ней в Адмиралтействе разом все вспомнили.