Художник моего тела (ЛП)

- Прекрати. - Его глаза потемнели, сверкая, как высеченный камень. - Ты хочешь знать? Отлично. Он хочет тебя, потому что знает, что ты что-то значишь для меня. Что ты обеспечишь мое повиновение, - Гил зарычал, как будто мог отрицать это. - И он прав.

- Гил, я...

- Я не хотел, чтобы это случилось. Я пытался держать тебя подальше, чтобы избежать этого. Но это случилось и...

- И?

Гил застыл на месте.

- И теперь мы оба должны заплатить.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Гил

– Прошлое –

— Олин Мосс, что я говорила тебе насчет разговоров в классе?

Я поднял глаза от теста по информатике, который нам дала мисс Таллап. Плечи Олин сгорблены, голова откинута в сторону, ее взгляд поймал мой.

Мои пальцы сжались вокруг ручки.

Класс молчал.

Он молчал с самого начала теста.

Мой слух был остро настроен на каждый шорох Олин, а она не издала ни звука.

Мои глаза сузились до щелочек, когда мисс Таллап, фыркнув, щелкнула пальцами.

— Задержитесь, мисс Мосс. Сегодня после обеда.

— Подождите. Но я... — Олин подняла руку. — Я не разговаривала...

— Споры не помогут вашему делу. — Мисс Таллап сидела на своем стуле и не обращала внимания на класс, пока Олин бросала на меня недоверчивые взгляды.

Я хотел сказать ей, чтобы она не волновалась. Что ей не нужно было отбывать наказание, потому что она не сделала ничего плохого. Но не смог, потому что знал, почему это произошло.

На прошлой неделе заместитель директора нашел нас с Олин, прячущимися за школьным спортзалом после уроков. У меня была тяжелая ночь. У меня болели ребра, потому что меня наказали за то, что я не получил оплату от какого-то парня в три часа ночи.

Мой отец решил взять ее кровью.

Моей кровью.

После того как он закончил, я вышел из дома — если это вообще можно назвать словом для той дыры, в которой я жил, — и пошел бродить по улицам. На рассвете я нашел старый блокнот для зарисовок, брошенный на пешеходной дорожке в квартале от школы. На некоторых страницах были нарисованы собаки и цветы, но все остальные были пустыми, что позволяло отвлечься от боли.

Мне всегда нравилось рисовать, но я уже много лет ничего не набрасывал.

Но когда взошло солнце, и я ждал Олин в школе, я нарисовал здание, улицу и дерево возле нашего класса. Я даже нарисовал Олин — или то, что смог нарисовать по памяти.

Весь день в школе я раздумывал, стоит ли показывать ей рисунок. Работы были не очень хорошими, но все остальное дерьмо в моей жизни померкло от осознания того, что я могу создавать искусство из ничего.

Магию, которую она дарила мне, когда я проводил карандашом по бумаге, это меняло жизнь.

Так же, как Олин.

Несмотря на то, что мои линии были грубыми, а навыки недостаточными, я решил показать ей, выбрав место, где нас не увидели бы другие ученики за спортзалом. Она была так счастлива разделить мое новообретенное увлечение, так благодарна, что я подарил ей еще одну частичку себя, и мы пробыли там гораздо дольше, чем планировали.

И, конечно, нас поймали.

Поймали в тот самый момент, когда Олин положила свою руку на мою и наши глаза встретились, пока мы сидели у кирпичной стены. У меня пересохло во рту. Мое сердце бешено колотилось. Мой желудок затрепетал от вкуса ее губ.

Мы были так близки.

Так чертовски близки к нашему первому поцелую.

Но затем грубый приказ помощника шерифа разлучил нас.

Я был в ярости.

Но в то же время был благодарен.

В ярости от того, что идеальный почти поцелуй был разрушен, но благодарен за то, что не потерял контроль и не опустошил ее.

Если бы я прикоснулся к ней.

Когда бы я прикоснулся к ней.

Олин заслуживала того, чтобы ее баловали и обожали. Чтобы ей дарили нежность и мягкость. А не пожирания и избиения, как я отчаянно хотел сделать.

Я думал, что со временем мне будет легче сохранять физическую дистанцию, зная, что мы сможем быть друг с другом, когда я буду уверен, что она любит меня и никогда не сможет взять свои слова назад.

Но... это становилось все труднее.

Настолько тяжело, что физически болело каждую секунду каждого чертова дня. В некоторые дни я не мог дышать. Я просыпался по ночам от невыносимой боли, хотел добежать до ее дома и влезть в ее окно.

Забраться в ее постель, поцеловать ее так крепко, как только мог, взять все, что она мне предложит.

И такое отчаяние пугало меня.

Мне снились кошмары о том, как я заставляю ее кричать, как шлюхи в моем доме.

Я просыпался в холодном поту при мысли о том, что могу заставить ее плакать от своей унаследованной дикости.

По мере того, как шли недели, все больше и больше страха накладывалось на мой ослабевающий самоконтроль.

Теперь я боялся поцеловать ее больше, чем когда-либо.

Боялся причинить ей боль, когда в моей крови бурлила неприкрытая жестокость.

Олин беспомощно пожала плечами.

Я покачал головой, приказывая ей молчать. Я разберусь с мисс Таллап после урока.

Она благодарно улыбнулась, поцеловала меня, а затем вернулась к своему тесту с напряженными плечами.