Художник. Т. м. ф. а.

Виссарион Григорьевич Белинский Художник. Т. м. ф. а

Художник. Т. м. ф. а.{1} Санкт-Петербург. Печатано в типографии X. Гинце. 1834. Три части: I – 114; II – 71; III – 106. (12).

В этом сочинении есть мысль, и мысль прекрасная, поэтическая. Но исполнение этой мысли весьма неудачно; автор хотел изобразить жизнь художника в борьбе с людьми, обстоятельствами, судьбой и самим собою и написал довольно большую книгу, которая наполнена общими местами и до крайности утомляет читателя, не доставляя ему никакого удовольствия. Причина очевидна: он не составил себе ясной, отчетливой, глубокой и верной идеи о художнике, идеи, почерпнутой из фактов и поверенной собственным чувством; он смотрит на художника с той жалкой и устарелой точки зрения, с которой у нас вообще смотрят на этот предмет, больше по привычке, больше по стародавним преданиям, чем вследствие глубокого наблюдения и несомненных фактов, извлеченных из жизни известных художников. Как, по общему поверью русского народа, всякой умница, делец или мастер непременно должен быть горьким пьяницею, малым, как говорится, сорви-голова; так, по общепринятому мнению многих наших авторов и литераторов, художник непременно должен быть чудаком, оригиналом, который со всеми бранится, ни с кем не может ужиться, который беспрестанно вдохновен, восторжен, никогда не знает прозаических минут, который в глаза называет всех подлецами, негодяями, а сам свят, как праведник, и незлобив, как голубь; его клянут, гонят, терзают, а он всех любит, как братьев, всех благословляет, и ненавидит одно злато и стяжание; потом делается человеконенавистником, мизантропом и ищет уединения. Нет, не таков художник! Все это черты индивидуальности человека, а отнюдь не общая характеристика художника! Художники, особенно в наше время, и пьют, и едят, и любят денежки, как и все смертные. Да и много ли из них таких, которые особенно прославились своими страданиями; многие ли из них испытали участь Тасса? Начнем с древних: из греческих, Гомер – миф; прочие жили счастливо, были любимы и уважаемы своими согражданами; хотя Демосфен сюда собственно и не относится, как не художник, но и тот погиб не за свой удивительный дар, а за политические мнения; из римлян, Виргилий и Гораций жили очень хорошо, и последний целый век, потягивая тибурское, восклицал:

Хвала, умеренность златая!{2}

Из новых, особенно не посчастливилось испанским и португальским поэтам, и то за то, что они захотели быть умнее глупых своих соотчичей, но ведь и то сказать: где же это и любят? Шекспир жил в ладу с людьми и умер владельцем порядочного поместья, а разве это не большое счастие? Французские поэты, с Расина до Вольтера[1] включительно, были очень счастливы; Жильберт и Андрей Шенье составляют исключение, да об них мало и знают; притом же они хотели быть честными людьми и плохо знали философию XVIII века! О нынешних французских поэтах нечего и говорить: все они богаты, следственно счастливы, хвалимы, следственно довольны; некоторые из них, как, например, знаменитый Виктор Гюго, хорошие граждане, хорошие супруги, отцы и люди, несмотря на кровавый и бесчинный характер своей музы. Из англичан, Байрон… да он был большой чудак, жертва самого себя, своей мысли, и это-то, кажется мне, всего более может быть истинным несчастием художника. Вальтер Скотт был богат, знатен, славен, добр, честен, любил людей и жил с ними в ладу. Из немцев, почти не было несчастных поэтов; Гете, одному из представителей немецкой литературы, везде было хорошо, может быть потому, что он был выше всего; Шиллеру, другому представителю немецкой литературы, тоже везде было хорошо, потому что его счастие было не от мира сего{3}.

Перечтите биографии всех великих художников, и вы увидите, что художник совсем не синоним слову сумасшедший и мученик; многие из них решительно гнусны как люди и только в поэтические мгновения бывают велики; и это очень понятно, ибо поприще поэта есть больше чувствование, чем действование.

Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В забавах суетного света
Он малодушно погружен.
Молчит его святая лира,
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он!{4}

Вообще надо заметить, что художник у нас еще загадка, неуловимая, как женщина, и его невозможно подвести под общие черты. В одном месте он царь и пророк, как Давид, в другом мученик, как Тасс, в третьем богач, как Байрон, в четвертом нищий, как Сервантес, там министр, как Державин, тут беззаботный весельчак-политик, как Беранже; здесь его гонят, ненавидят, там ласкают и любят, и пр. и пр.