Художник зыбкого мира

Потом, помнится, мы еще немного посидели у памятника императору Тайсё, мирно беседуя. Собственно, в парке мы встретились потому, что дочери мои давно уже собирались пройтись вдвоем по магазинам, а я обещал им, что зайду с Итиро в большой универмаг, мы пообедаем там в кафе, а потом я покажу ему центр города. Итиро не терпелось поскорее уйти, и он все тянул меня за руку и ныл:

— Дед, идем! Пусть эти женщины друг с другом болтают. У нас же с тобой дел полно!

Мы оказались в кафе универмага чуть позже того времени, когда у служащих бывает перерыв на обед, и народу в зале почти не осталось. Итиро некоторое время изучал выставленные для выбора блюда, а потом вдруг повернулся ко мне и сказал:

— А догадайся, дед, какую еду я теперь больше всего люблю?

— Хм… не знаю, Итиро. Пирожные? Мороженое?

— Шпинат! Шпинат — вот что дает человеку силы! — Он напыжился, старательно демонстрируя мне свои бицепсы.

— Ясно. Ну что ж, в «Джуниор-ланч» тоже входит шпинат.

— «Джуниор-ланч» — это для малышей!

— Возможно. Но это вкусно, и дедушка тоже, наверное, себе такой закажет.

— Ладно. Тогда и я закажу «Джуниор-ланч». Просто чтобы составить тебе компанию. Только ты скажи, чтобы мне принесли побольше шпината, ладно?

— Обязательно скажу.

— А знаешь, дед, и тебе нужно есть шпинат как можно чаще. Он дает человеку силы.

Итиро выбрал столик у широкого окна и, ожидая, пока принесут наш заказ, все прижимался носом к стеклу, разглядывая главную улицу нашего города, деловито шумевшую четырьмя этажами ниже. Мы с Итиро не виделись больше года — с тех пор, как они с матерью в последний раз приезжали к нам, — на свадьбе Норико он не был из-за гриппа, — и меня просто поразило, как сильно повзрослел он за это время. Он не только подрос, но и вел себя по-другому — гораздо спокойнее, без детских капризов. Особенно изменились его глаза: они смотрели теперь совсем иначе, гораздо серьезнее.

Глядя на внука, не отлипавшего от окна, я не мог не заметить, как сильно он становится похож на своего отца. Было в нем, конечно, кое-что и от Сэцуко — в основном в манере поведения и мимике. Но больше всего меня — причем уже не в первый раз — потрясло его сходство с моим покойным сыном. Просто удивительно, до чего Итиро напоминал мне восьмилетнего Кэндзи! Признаюсь, я всегда испытываю странное удовлетворение, если вижу в детях черточки, унаследованные от других членов семьи, и мечтаю, чтобы мой внук навсегда сохранил свое сходство с дядей.

Конечно же, мы не только в детстве открыты для того, чтобы обрести сходство с кем-то. В ранней юности, например, если у тебя есть любимый учитель или наставник, то и он непременно оставит свой след в твоем облике; и даже многие годы спустя, когда ты, возможно, придешь к переоценке, а может, и отрицанию того, чему учил тебя этот человек, все равно кое-что из внушенного им останется с тобой на всю жизнь — словно тень некогда оказанного им на тебя влияния. Скажем, я полностью отдаю себе отчет в том, что некоторые мои жесты — например, привычка размахивать руками, когда я что-то объясняю, — или специфические интонации, выражающие иронию или нетерпение, или даже целые фразы, которыми я особенно часто пользуюсь, переняты мною у Сэйдзи Мориямы, моего бывшего учителя. И я, возможно, не слишком обольщаюсь на свой счет, предполагая, что и многие мои ученики тоже получили от меня подобное маленькое «наследство». Но мне бы хотелось надеяться, что, какой бы переоценке ни подвергли они события тех лет, когда я направлял их, большинство из них все же останется благодарно мне за те знания и навыки, которые я им дал. Что до меня, то сам я, каковы бы ни были недостатки моего учителя Сэйдзи Мориямы — мы всегда называли его Мори-сан — и чем бы ни закончились наши отношения, всегда буду считать те семь лет, что я провел на его фамильной вилле в холмистой местности префектуры Вакаба, одним из самых важных этапов своей жизни и карьеры.

Теперь, когда я пытаюсь восстановить в памяти облик этой виллы, то все время вспоминаю один особенно нравившийся мне вид на нее с горной тропы, ведущей к ближайшей деревне. С тропы вилла, стоящая в низине, воспринимается как прямоугольник из темного дерева, окруженный стеной старых кедров. Две длинные и одна короткая стороны этого прямоугольника обрамляют внутренний дворик, который с четвертой стороны замкнут оградой с бревенчатыми воротами и тесно растущими кедрами. Нелегко, должно быть, было в старину тем, кто явился с недобрыми намерениями, войти в такой двор с крепко запертыми тяжелыми воротами.