Художник зыбкого мира

Итак, солнечным весенним днем я шел знакомой, поросшей лесом горной тропой к вилле своего бывшего учителя. Я не торопился, наслаждаясь прогулкой по тем местам, которые некогда знал так хорошо. И всю дорогу пытался представить себе, как встретит меня Мори-сан, если доведется столкнуться с ним лицом к лицу? Возможно, он примет меня как почетного гостя или же, напротив, будет держаться холодно и отчужденно, как в те последние дни, что я провел у него на вилле. С другой стороны, Мори-сан вполне способен повести себя со мной так же, как и в те времена, когда я был его любимым учеником, будто никаких особых перемен в наших статусах не произошло. Последний вариант его поведения казался мне наиболее вероятным, и я, помнится, стал размышлять, как же мне самому в таком случае вести себя. Я решил не возвращаться к старому почтительному обращению «сэнсэй». Нет, лучше вести себя так, словно мы просто коллеги. А если он вздумает упорствовать в непризнании моего нынешнего положения, то я с дружеской улыбкой скажу ему что-нибудь эффектное вроде: «Вот видите, Мори-сан, мне отнюдь не пришлось всю жизнь иллюстрировать комиксы, как вы когда-то боялись!» Обнаружив, что тропа уже привела меня к тому месту, откуда открывался прекрасный вид на виллу, окруженную деревьями, я остановился, как, бывало, делал это прежде, наслаждаясь этим удивительным зрелищем. Дул свежий ветерок, и внизу, в лощине, слегка качались верхушки деревьев. Я попытался разглядеть, отреставрирована ли вилла, но с такого расстояния с уверенностью определить это было невозможно.

Я уселся в густую траву, продолжая любоваться старым домом в лощине. В станционном ларьке я купил апельсины и теперь, доставая их из узелка, поедал один за другим. И вот именно в эти минуты, когда я сидел там, глядя вниз на виллу и наслаждаясь вкусом свежих апельсинов, я вдруг почувствовал, как меня охватывает долгожданное чувство — одержанной победы и удовлетворения. Трудно описать его точнее, ибо оно не походило ни на пьянящий восторг, ни на обжигающее возбуждение, которое порой охватывает тебя, даже если победа твоя не так уж и велика. Но испытываемое мною чувство полностью отличалось от того, что я, вполне счастливый, переживал во время пирушки в «Миги-Хидари». Там, на холме, меня все сильнее охватывало ощущение какого-то всеобъемлющего счастья, проистекавшее, видимо, из твердой уверенности в том, что все мои усилия наконец-то себя оправдали; что годы тяжкого труда, мучительные, но преодоленные сомнения — все это было не зря; что в результате я достиг чего-то действительно значимого и высоко оцененного всеми. В тот день я так и не пошел дальше; я больше ни на шаг не приблизился к вилле своего бывшего учителя — это казалось мне совершенно бессмысленным. Я просто сидел, наверное, не менее часа, поедая апельсины, ощущая глубочайшее удовлетворение и покой.

Мне кажется, подобные чувства дано испытать немногим. Такие, как Черепаха или Синтаро, сколько угодно могут брести своей колеей, компетентные и безобидные, но никогда не познать им той радости, которую испытал я в тот день. Ибо таким людям неведомо желание рискнуть всем ради того, чтобы подняться над посредственностью.

А вот Мацуда — дело другое. Хотя мы с ним часто ссорились, наши взгляды на жизнь практически совпадали, и я уверен: у него в жизни тоже были один-два подобных момента. Да, я совершенно уверен, он думал о том же, что и я, когда во время нашей последней встречи сказал мне с мягкой улыбкой те слова: «Ведь мы тогда действовали во имя того, во что свято верили, и отдавали этому все свои силы». Ибо, даже если человек впоследствии и приходит к переоценке своих былых достижений, для него утешительно знать, что раз или два в жизни его случались такие вот мгновения истинного счастья, истинного удовлетворения — такого, как я испытал в тот день на горной тропе.

Вчера утром, постояв на Мосту Сомнений и думая о Мацуде, я потихоньку двинулся дальше, туда, где когда-то находился наш «веселый квартал». Теперь там все перестроено и стало совершенно неузнаваемым. Узкая людная улочка, что раньше пересекала квартал из конца в конец, вся увешанная рекламными щитами и полотняными вывесками различных заведений, теперь превратилась в широкую асфальтированную магистраль, по которой день и ночь снуют тяжелые грузовики. На месте бара госпожи Каваками высится четырехэтажное здание какого-то офиса со стеклянным фасадом. И по соседству с ним такие же большие дома. Целый день там царит суета, чиновники и курьеры так и снуют из одной двери в другую. Теперь там не сыщешь ни одного бара до самой Фурукавы. Но кое-где можно еще обнаружить то кусочек знакомой ограды, то старое дерево, и все эти приметы прошлого кажутся странно не соответствующими новой обстановке.