Художник зыбкого мира

– За эти годы я многому научился, созерцая мир удовольствий, стараясь понять и впитать в себя его хрупкую красоту. Но сейчас я чувствую, что мне пора переходить к другим вещам. Я уверен, сэнсэй, что в такие неспокойные времена мы, художники, должны научиться ценить нечто иное, более ощутимое и реальное, чем эти доставляющие мимолетное наслаждение вещи, которые исчезают вместе с рассветом. Вовсе не обязательно, чтобы художники существовали только в своем замкнутом декадентском мирке. Сознание, совесть подсказывают мне, сэнсэй, что я не могу вечно оставаться художником этого зыбкого мира.

Я умолк и снова занялся фонарями. На этот раз пауза несколько затянулась. Первым заговорил Мори-сан:

– Ты уже давно считаешься моим лучшим учеником, Оно. И мне будет больно расставаться с тобой. Давай договоримся так: даю тебе три дня, чтобы принести мне остальные картины. Ты их принесешь, отдашь мне и снова займешься настоящим делом.

– Я ведь уже сказал, сэнсэй: к моему глубочайшему сожалению, я не смогу принести вам эти картины.

Мори-сан как-то странно хмыкнул, точно подавляя смешок, и заметил:

– Ты правильно сказал, Оно: времена сейчас неспокойные. Особенно трудно в такие времена молодому художнику, почти неизвестному и совершенно без средств. Если бы ты был менее талантлив, меня бы после твоего ухода, наверное, прямо-таки терзал страх за твое будущее. Но ты – парень умный. И без сомнения, уже предпринял кое-какие шаги.

– По правде говоря, сэнсэй, никаких шагов я не предпринимал. Я слишком долго считал вашу виллу своим домом и никогда всерьез не задумывался о том, что это вдруг кончится.

– Вот как? Ну что ж, как я уже сказал, Оно, если бы ты был менее талантлив, у меня имелись бы причины для беспокойства. Но ты парень умный, – судя по силуэту, теперь Мори-сан стоял лицом ко мне, – и работу себе, несомненно, найдешь – будешь, скажем, иллюстрировать журналы и комиксы. Возможно, тебе даже удастся поступить на какую-нибудь фирму вроде той, где ты работал, прежде чем перебрался ко мне. Хотя это, конечно, будет означать конец твоего развития как серьезного художника, но ведь ты, несомненно, учел все.

Эти слова могут, наверное, показаться излишне безжалостными и осуждающими в устах учителя, который прекрасно знает, с каким восхищением и любовью относится к нему его ученик. С другой стороны, если учитель столько времени, сил и средств отдал кому-то из своих учеников и, более того, допустил, что в глазах общества имя ученика стало прочно связываться с его собственным, то, наверное, можно понять, а может быть, и извинить этого учителя, если он вдруг утратит на миг самообладание и чувство меры и совершит такой поступок, о котором, возможно, впоследствии пожалеет. И хотя всякие спекуляции насчет того, кому в действительности принадлежат созданные учеником картины, представляются, несомненно, нелепыми, все же можно понять, если учитель – а ведь именно он, в конце концов, обеспечивал ученика и красками, и холстами, и прочими необходимыми материалами – в столь острый момент вдруг забудет о том, что именно ученик имеет все мыслимые права на собственные работы.

При всем при том подобное высокомерие и проявление собственнических инстинктов со стороны учителя – каким бы знаменитым он ни был, – несомненно, достойны сожаления. Я до сих пор время от времени вспоминаю то холодное зимнее утро перед самым началом войны и все усиливавшийся запах гари, когда я в сильнейшем волнении стоял у дверей дома Куроды – жалкой хижины, которую он снимал в районе Накамати. Запах гари совершенно определенно исходил из дома, и оттуда же доносились рыдания женщины. Я несколько раз потянул за шнурок звонка, потом громко крикнул, прося меня впустить, но ответа не последовало. Потоптавшись еще немного на пороге, я все же решился войти, но стоило мне распахнуть входную дверь, как передо мной вырос полицейский в мундире.

– Что вам нужно? – сердито спросил он.

– Мне нужен господин Курода. Он дома?

– Этого жильца забрали в полицейский участок на допрос.

– На допрос?

– Послушайте, ступайте-ка вы домой, – сказал офицер. – Не то мы, пожалуй, и вас заодно проверять начнем. Нас в данный момент интересуют все близкие знакомые данного жильца.

– Но почему? Разве господин Курода совершил какое-то преступление?

– Таким, как он, тут не место! А вы ступайте, куда шли, если не хотите тоже в участок на допрос попасть.

Из дома по-прежнему доносились женские рыдания – наверное, мать Куроды, подумал я. И услышал, как на нее кричит какой-то мужчина.

– Где здесь старший офицер? – спросил я.

– Перед вами. Вы что, хотите, чтобы я вас арестовал?