Художник зыбкого мира

– Армейские офицеры, политики, бизнесмены, – заговорил вдруг Мацуда. – Да, их всех сочли виновными в том, что случилось с нашей страной. А что касается таких, как мы с тобой, Оно, то наш вклад всегда считался несущественным. И теперь никому нет дела до того, чем занимались когда-то такие, как мы. В нас видят всего лишь двух стариков с палочками. – Он улыбнулся мне, продолжая кормить рыб. – Так что мы теперь единственные, кому наше прошлое небезразлично. Когда такие, как мы с тобой, Оно, оглядываясь назад, видят, что многое в их жизни было неправильным, это заботит сейчас только их самих.

Но, даже произнося столь горькие слова, Мацуда в тот день держался так, что никак нельзя было и предположить, будто человек этот полностью разочарован в жизни. Да у него и не было причин перед смертью испытывать подобное разочарование. Оглядываясь назад, он, наверное, видел, что не все в его жизни шло так, как надо, но он, несомненно, видел и то, чем с полным правом мог гордиться. Ибо, по его же собственным словам, такие, как он и я, испытывали удовлетворение, понимая: все, что мы когда-то совершили, мы совершили во имя того, во что свято верили. Мы, конечно, отважно шли со своими идеями напролом, но это достойнее, чем не рискнуть подвергнуть свои убеждения проверке жизнью – из-за нехватки воли или мужества. Если твои убеждения достаточно глубоки, наступает момент, когда становится просто постыдно уклоняться от действий. Я уверен, что и Мацуда, вспоминая прошлое, рассуждал примерно так же.

Одно событие из своего прошлого я вспоминаю особенно часто – это случилось в мае тридцать восьмого, вскоре после того, как меня наградили премией Фонда Сигэты. К этому времени я успел получить уже немало различных премий и почетных званий, но, по мнению многих, премия Фонда Сигэты – важнейшая веха на творческом пути любого художника. Кроме того, помнится, на той же неделе мы с большим успехом завершили свою кампанию по созданию Новой Японии, так что было много поводов для празднования. Я сидел в «Миги-Хидари», окруженный учениками и коллегами, и, совершенно размягченный выпивкой, одну за другой слушал хвалебные речи в свой адрес. В тот вечер в «Миги-Хидари» собралось невероятное множество людей, желавших меня поздравить; помнится, даже начальник полиции, с которым я и знаком-то не был, зашел, чтобы засвидетельствовать мне свое почтение. Как ни странно, чувствуя себя совершенно счастливым, я не испытывал особого торжества и удовлетворения от присужденной мне награды. Эти чувства мне довелось испытать лишь несколько дней спустя, когда я оказался за городом, в холмистой местности провинции Вакаба. Я не был там лет шестнадцать – с того самого дня, когда покинул виллу Сэйдзи Мориямы, исполненный решимости и одновременно тревоги – ведь будущее ровным счетом ничего мне пока не сулило. В течение последующих лет, хоть я и не имел с Мориямой никаких официальных контактов, я все же постоянно интересовался его жизнью, а потому знал, что его репутация как художника постепенно сходит на нет. Все его попытки привнести европейское влияние в традицию Утамаро в итоге стали восприниматься как исключительно непатриотические; и хотя время от времени он все же с трудом выставлял свои работы, но в местах все менее и менее престижных. И я уже от многих слыхал, что на жизнь он давно зарабатывает, иллюстрируя популярные журналы. Можно было, впрочем, не сомневаться, что и Морияма все это время внимательно следил за моей карьерой и наверняка знал, что я стал лауреатом премии Фонда Сигэты. Вот тогда-то, сойдя с поезда на деревенской станции Вакаба, я особенно остро ощутил все произошедшие с нами перемены.

Итак, солнечным весенним днем я шел знакомой, поросшей лесом горной тропой к вилле своего бывшего учителя. Я не торопился, наслаждаясь прогулкой по тем местам, которые некогда знал так хорошо. И всю дорогу пытался представить себе, как встретит меня Мори-сан, если доведется столкнуться с ним лицом к лицу. Возможно, он примет меня как почетного гостя или же, напротив, будет держаться холодно и отчужденно, как в те последние дни, что я провел у него на вилле. С другой стороны, Мори-сан вполне способен повести себя со мной так же, как и в те времена, когда я был его любимым учеником, будто никаких особых перемен в наших статусах не произошло. Последний вариант его поведения казался мне наиболее вероятным, и я, помнится, стал размышлять, как же мне самому в таком случае вести себя. Я решил не возвращаться к старому почтительному обращению «сэнсэй». Нет, лучше вести себя так, словно мы просто коллеги. А если он вздумает упорствовать в непризнании моего нынешнего положения, то я с дружеской улыбкой скажу ему что-нибудь эффектное вроде: «Вот видите, Мори-сан, мне отнюдь не пришлось всю жизнь иллюстрировать комиксы, как вы когда-то боялись!»