Художники

Хаз – это лаборант с технического. Подрабатывает в отделе, так как увлекается всей этой машинной фигней. Прибамбасы, колбы. Я тогда в него влюбилась. Стукнулась об его грудь, когда он меня вытащил из-под носа машины, а когда очухалась, вижу – что-то я не дома. Вокруг была та же обстановка, но не было людей и автомобилей. Хаз тогда выругался и сказал, что я свалилась на его голову.

– У нас уже перебор с вами.

– С кем «с нами»?

– Со студентами. Заладили – фантазировать.

Через десять минут я стояла на пороге училища, в меня дул сквозняк из входной двери, а среди слоняющихся без дела мальчишек и девчонок, одетых в какую-то навороченную цветастую одежду, я увидела дылду – светловолосого парня, прислонившегося к квадратной колонне. Лицо его выражало все признаки тошноты. Это был Кивин.

– Новая? – Чувак с непроницаемой внешностью – ни запомнить, ни описать, а еще директор – посмотрел на заполненную Хазом анкету (до этого тот пытал меня добрых полчаса на предмет всяких отклонений от нормы), потом зыркнул почему-то на Кивина. – А этот что может?

– Сценарист, – буркнул Хаз и скептически посмотрел на парня. Директор хмыкнул:

– Мыслит драматически. – Он поставил печать на обоих документах, и с того момента нас двоих пихнули в аудиторию и не выпускали до глубокой ночи. Там мы быстренько проходили инструктаж, записывали где-то с середины лекции и пытались понять, что вообще от нас хотят и что это за странные термины. Только к концу второго часа беспрерывных чирканий за лектором я сообразила, что мне уже не отвертеться. Приходилось становиться писателем. Тем, кем я всегда мечтала быть. Только меня никто не предупредил, что сказать об этом будет трудно.

И я не сказала. Когда я оказалась в десяти минутах ходьбы от дома, меня охватило странное чувство: живот жгло возбуждением, становилось легко, отчего начинала кружиться голова. И глаза бегали как сумасшедшие, не знали, на каком предмете остановиться – может, стройка? нет-нет, детский сад? соседний дом?

Я побрела к своему.

И пока шла, понимала, что мое желание обрадовать родных – испаряется. Я прогуляла университет. Я была черти знает где, среди людей со странными именами, полузарубежными, полувымышленными (клички, потом узнала), в месте, где все говорят на одном языке, без акцента – хотя там далеко не все русские… Я пришла домой, а родители уже спали. Мама не ждала, уснула, наверное. Так и не вышла, хотя я гремела. Когда я дожевывала пирожное, запивая его противно-холодным чаем, понимала – не скажу. Не смогу расстроить. Кем будет работать их дочь? Что она вообще делает? Как, в какую компанию попала… А потом мне помогали оформлять документы, якобы из универа. Родителям не звонили с журналистской кафедры – думаю, там потеряли мои номера. Друзья не интересовались. Да и наверняка считали, что я просто забила на универ. Меня пока не отчислили, – щас летом после сессии будет – и каждое утро, в десяти минутах ходьбы от дома, забирали куда-то вверх и вниз: я оказывалась на площадке, за которой был городской пейзаж, унылый, как некоторые рисунки наших артхаус-картинщиков, я входила внутрь здания и начинала понимать, что каждый говорит – китайский, немецкий, английский… Все эти языки звучали для меня одной тягучей рекой – моим русским. И мне не хотелось знать, почему так происходит. Место было замечательное, и в нем просто хотелось остаться. Разве что в столовой иногда пересаливали.

***

Я вернулась домой, но мама не спала. Давно я такого не видела в будни.

– Хочешь сделать мне подарок?

Я сразу вспомнила, что на прошлый ее день рождения осталась дураком.

– Конечно. Что надо сделать?

– Вот, – она показала на бумажку, где была записана книга Марининой. – Купи мне ее, я все буду читать.

– Ладно, – вздохнула я. О вкусах не спорят. – Это новая?

– Да, в википедии проверила. Там еще есть, только Каменскую не надо.

– Ну, вот эта про Каменскую.

– Значит не надо.

– И название я уже слышала… Ее у нас нет?

– Да? – Мама ушла в мою комнату проверять стеллажи. – Ой, и правда стоит!

Я налила себе чай, заварила покрепче и безразлично уставилась на экран. Что там у нас сегодня по телику?

– Ты кушать будешь? – мама вернулась.

– Да. Мам, что идет?

– Не знаю, я для фона включила.

Она подошла к холодильнику, потом к плите и начала химичить. Я наблюдала, как она расставляет кастрюли и плошки под монотонный гул телепрограммы, когда заметила в отражении духовки, что у нас на кухне появилось пятно, которого в ней нет. У меня екнуло сердце. Пятно было только в стекле, но не на плитке. Оно было черным и немного бесформенным, отчего я подумала – таракан. Большой! Но мне в итоге показалось. Когда я моргнула, решив, что пятно похоже на мышь, оно исчезло, оставив только сладкий осадок на сердце – пронесло. Я думала, у меня уже крыша едет. А то придумываю тут всякое постоянно.

– Так что тебе?

– Картошку.

– А что молчала? Пять раз спросила.

Я не стала возражать.