Хулиган Есенин

Дома – символ ненавистного Есенину города – кажутся поэту «скелетами». Колокольня же (церковь) является для поэта одним из необходимых элементов «радостной», «благостной», «молитвенной» деревни. И стоит только посмотреть, как «словно мельник» несет она медные мешки колоколов (опять-таки деревенские образы), чтобы на душе стало «теплей и безбольней».

Этот мотив ненависти и влюбленности в «навеки утраченную» вымышленную романтическую деревню чрезвычайно тесно связан с мотивом «хулиганства» в поэзии Есенина; Смысл этой связи таков: лишенный возможности вернуться в деревню и окруженный ненавистной атмосферой города – поэт уходит в пьяное буйство и разгул:

…Вот сдавили за шею деревню
Каменные руки шоссе.
…Город, город! Ты в схватке жестокой
Окрестил нас, как падаль и мразь.

(«Волчья гибель»).

И вот, побежденный городом, поэт бросается в бесполезное шатание и скитальчество:

– Эй, ямщик, неси во всю! Чай рожден не слабым!
Душу вытрясти не жаль по таким ухабам.

Или из другого стихотворения:

Позабуду поэмы и книги.
Перекину за плечи суму.
Оттого, что в полях забулдыге
Ветер больше поет, чем кому.
Провоняю я редькой и луком
И, треножа вечернюю гладь,
Буду громко сморкаться в руку
И во всем дурака валять.

«Во всем дурака валять», «хулиганить», «скандалить», «вытрясать душу по ухабам» разгула – вот на что идет поэт, творчество которого выбил из колеи «Октябрь суровый». Но хулиганство не только не спасает от гибели, но, наоборот, – ведет к ней вернейшим и кратчайшим путем. И вот – в результате – окровавлена и опустошена душа:

…теперь вся в крови душа.
…Нет любви ни к деревне, ни к городу…
…О, моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств.

И – непременно заключительный аккорд:

На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне бог.

Или:

Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь,
Будь же ты во век благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.

Смерть, распад, разрушение – вообще, всяческая погибель, занимают в стихах Есенина чрезвычайно видное место. В начале книги это почти незаметно. Там прямо о смертях, могилах и катафалках не говорится почти нигде. Но духом погибели пропитаны и эти первые юношеские страницы собрания стихотворений Есенина. Этот дух погибели, дух тления чувствуется в неприятии земли, в уходе от нее к вымышленным небесам.

Казалось бы в стихах идет речь о самом, что ни на есть земном: о деревне, о крестьянских полях, о дневной страде, и вечерней гармошке. Так вот нет же – уверяет себя и читателя Есенин – ничего земного тут нет. Все это не от мира сего:

Между сосен, между елок
Меж берез кудрявых бус,
Под венком, в кольце иголок,
Мне мерещится Исус.

(1914).

И, раз примерещившись, Исус уже не исчезает. За ладонным дымком «радуниц божьих» не видно земли и пение всевозможных псалмов и молебнов заглушает шумы жизни. В этом отречении от действительности затаена несомненная тяга к смерти. Это – то, что проф. З. Фрейд называет Todestrieb – стремление к смерти, которое в патологических случаях превышает стремление к жизни.

Как мы уже говорили выше, в начале книги «покойницкие» настроения выражены мягко. Но – страницы за страницей, стихотворение за стихотворением – они выявляются и наростают. Проследим хронологически это наростание:

Закадили дымом под росою рощи,
В сердце почивают тишина и мощи.

(1912 г.)

Я пришел на эту землю,
Чтоб скорей ее покинуть

(Дата не указана. Приблизительно 1912–1915 г.)

И меня по ветряному свею,
По тому ль песку
Поведут с веревкою на шее
Полюбить тоску.
И когда с улыбкой мимоходом
Распрямлю я грудь,
Языком залижет непогода
Прожитой мой путь

(1915 г.).

…Или, или, Лима Савахвани,
Отпусти в закат

(Прибл. 1917 г.).

И – чем дальше – тем безнадежнее: