Хулиганка

За время работы у Рознера я хорошо изучила его повадки и настроение и порой, как бессовестный ребенок, ловко манипулировала этим. Рознер меня очень любил и всякий раз, когда клялся или божился, использовал имя своей дочери Эрики, которая в ту пору жила в Польше, и мое. Каждый раз он нежно, по-отцовски целовал меня, приговаривая: «Фейгеле майне» — птичка моя или «Зысе майне» — сладкая моя, а если злился, то говорил: «Вигоню из оркестра, и будешь петь у тети Сони на именинах, холера пше крев», отчего я начинала тут же плакать, а он начинал меня жалеть! У нас в оркестре был инспектор — огромный жлоб с утиным носом и глазами, зыркающими по всем сторонам, как у «собаки Баскервилей». Он играл на баритоне, но в основном не играл, а создавал видимость игры. Главная его работа заключалась в том, чтобы следить за музыкантами и «доводить до сведения». В каждом оркестре такое было и не являлось новостью. Музыканты его недолюбливали и было за что: если кто-то вечером приводил к себе даму или выпивал, то назавтра Рознер уже обо всем знал. Однажды я решила поиграть на нервах инспектора и во время концерта подошла в кулису поближе к оркестру, скривила рожу и стала показывать дудки, от чего бедные музыканты не могли играть, давясь от смеха. Инспектор начал «прыгать глазами» по кулисе, не понимая толком, что происходит, а я побежала в другую кулису и сделала то же самое, наконец он не выдержал, выскочил в кулису, где увидел меня, трудящейся над очередной гримасой, и помчался вслед, желая поймать меня. Трудно представить, что бы он сделал, поймав меня, но я удрала, а он от злости сделался красным и заорал во все горло: «Будешь у меня говно лопатой убирать!»

А мне это и нужно было!

Я пошла в туалет, сделала себе из воды слезы, ну и не без того поплакала, чтобы было похоже. Пришла в гримерку к дяде Эдди и нажаловалась ему. Это надо было видеть! Разъяренный Рознер выдал нашему инспектору такую порцию, что тот каждый раз, когда видел меня, бежал гладить по голове, приговаривая: «Хорошая девочка».

Время шло. Через несколько лет, когда я уже окончательно «вылупилась из яйца», почувствовав себя достаточно самостоятельной, вдохнув кусочек славы, я ушла из оркестра. Разумеется, по творческим соображениям. А спустя какое-то время позвонил мой дядя Лева и сказал: «Рознер очень болен и просит тебя приехать». Мы собрались и поехали. Он лежал на диване у себя в кабинете, бледный, грустный, а потом попросил меня спеть ему «Тум-балалайку». Я села за пианино и запела. Закончив, повернулась к нему и увидела: его глаза были полны слез. На всю жизнь запомнились его лицо и слова, которые он сказал тогда: «Нинуля, когда я умру, ты не плачь, а приди ко мне с цветами, в красивом белом платье и спой «Тум-балалайку».

ГЛАВА VI Теплое общение с Яном Френкелем

Не могу забыть и другие его слова. Как-то раз я пожаловалась Эдди Игнатьевичу Рознеру на свои жизненные трудности, сказав, что временами жалею, что окунулась в эстрадную жизнь так рано.

«Да, это нелегкий, очень тернистый путь». И еще: «Запомни, Нинуля, если вступил на подмостки сцены, обратного пути уже не будет».

Я еще не раз буду возвращаться в своих рассказах к Рознеру, но сейчас спешу рассказать о следующих эпизодах своей жизни.

Однажды во время концерта Рознер отозвал меня в комнату, протянул лист бумаги, на котором было что-то написано, и сказал: «Вот тебе номер телефона, позвони».

Я позвонила по телефону и услышала в трубке мужской голос очень приятного и мягкого тембра. Мы договорились о встрече, и уже через день-два я приехала по адресу, где проживал в ту пору композитор Ян Абрамович Френкель.

Открылась дверь, на пороге стоял очень высокого роста мужчина средних лет, с большими черными усами. Я запомнила маленькую комнату, в которой жила семья Френкеля: — Ян Абрамович, жена Наталья Михайловна и дочь Нина. Все они, как оказалось позже, были на редкость добрыми и милыми людьми.

Френкель сыграл и спел мне песенку, которую я должна была записать с оркестром кинематографии для художественного кинофильма «Женщины», стихи песни написал Михаил Танич, и называлась она «Любовь-кольцо».

Не могу сказать, что эта песня произвела на меня прекрасное впечатление, скорее наоборот. Воспитанная уже в определенной джазовой традиции и поработавшая с большим джаз-оркестром, я имела свое представление о том, какой должна быть песня. Главное — это смысловая нагрузка, песенная форма и, конечно же, красивая гармоничная основа. А тут я услышала очень простую, незатейливую мелодию, слегка напоминающую «цыганочку», и обычные стихи, что меня немного расстроило и даже озадачило, но тем не менее вскоре я отправилась на запись, где меня уже ожидали.

Увидев огромный оркестр, студию, множество стоявших всюду людей, я начала нервничать, затем — один взмах дирижера, и вот я уже пою. Ни людей, ни проблем! Одна музыка! Один дубль, второй — и песня записана. Аплодисменты оркестрантов! Говорят, что, когда они аплодируют, это высшая похвала для музыканта или певца.