Хулио Кортасар. Другая сторона вещей

Мы с подругами были полны энтузиазма и стали строить планы изучения Парижа, где я никого не знала. Впрочем, как это никого? А если Кортасар будет в это время в Париже? Но у меня не было ни его адреса, ни мало-мальского представления о том, где его искать. Тем не менее надо было что-то делать. А что, если он обосновался в университетском городке, где живут многие аргентинцы? В то же самое утро, ближе к полудню, я не откладывая отправилась в университетский городок и стала искать аргентинский корпус. Там любезная сеньора, которая следила за входом в здание, подтвердила мои предположения: «Mais, oui, oui, monsieur Кортасар»[72]… живет здесь и возвращается обычно к двум часам. Она предложила мне подождать, и я села на скамейку. Поскольку я уже знала, что дождусь его, особенно если учесть свойственную ему пунктуальность, то не было ничего удивительного в том, что вскоре я увидела длинную фигуру человека, ехавшего на велосипеде: это был Кортасар, вот мы и встретились в Париже. Аллилуйя! От охвативших меня сомнений я неподвижно сидела на скамейке, словно парализованная. Велосипедист слез со своей машины и прошел совсем близко от скамейки, где я изображала статую былых времен. Но что-то произошло, и он обернулся, и тогда я увидела на его лице выражение самого крайнего удивления, какое только может быть; он сказал только одно: «Долли Лусеро, что вы здесь делаете?» С моей стороны последовали восклицания, и потом я со смехом рассказала ему, что сегодня утром приехала в Париж и выполняю обещание увидеться. Именно тогда он, с присущим ему остроумием, придумал мне прозвище, которое стало моим вторым именем «Долли, – сказал он, – вы настоящий сыскарь из Сармьенто». И не было ничего удивительного в том, что, несмотря на свою занятость, его душевного расположения ко мне хватило на то, чтобы он нашел время показать мне Париж. С ним я побывала в музеях, бродила по средневековому Парижу, по кварталу, о котором он говорил, что чувствует себя там словно внутри драгоценного камня, по паркам и бульварам города. Его общество было для меня настоящим подарком. Я снова могла слушать, как он говорит об искусстве, старом и современном, о своем пристрастии к искусству античной Греции и Древнего Египта. Кортасар был ослеплен Парижем. Много позже он с полным основанием написал в письме после своего возвращения из Лондона: «Мне понравился Лондон. Я провел там чудную неделю. Но Париж мне нравится больше, и я не променяю его ни на что на свете. Вы ведь тоже видели его и, значит, можете меня понять».