Хунну в Китае

Буддийские монахи впервые появились в Китае в конце I века. Бритоголовые и босые, они произносили никому не понятные слова о загробном мире, нирване и самоусовершенствовании. Слова эти были чужды трезвым, реалистическим китайцам, и вначале успех буддийской пропаганды был ничтожен[146]. Но буддийские монахи проповедовали пассивность весьма активно и настойчиво. Они склоняли на свою сторону людей разочарованных, обиженных судьбой, и в частности женщин, положение которых в древнем Китае было незавидно. При этом к буддизму обращались как раз те юноши, которые должны были умножить ряды чиновников, т.е. наиболее талантливая и горячая молодежь, способная воспринимать новые идеи и увлекаться ими.

Конфуцианская проповедь морали, долга и этикета бледнела перед буйной фантазией буддистов. Конфуцианцы после вековой борьбы признали себя не в состоянии путем спора и убеждений победить буддизм и обратились к правительству за помощью. В результате их усилий (146-167 гг.) буддисты к политической жизни страны доступа не получили, несмотря на то, что в буддизм обратился император Хуан-ди.

При Младшей Чжао положение изменилось коренным образом. Буддизм давал выход к высокой культуре, позволяя не прибегать к услугам китайцев. Монахи-буддисты, индусы и согдийцы, не уступали китайцам в блеске интеллекта, и для «варваров» были не завоеванными врагами, а приятными гостями. Поэтому индийский монах Будда Жанга был приближен ко двору Ши Ху и легко добился от него привилегий для строящихся монастырей и разрешения на свободную пропаганду буддизма среди подданных империи Чжао, хотя сам монарх и его сподвижники в буддийскую общину не вступали, предоставляя это своим обездоленным подданным.

Конфуцианцы попробовали протестовать, но Ши Ху встал на сторону буддистов, и множество молодых китайцев, вместо того чтобы служить и платить налоги, заполнили буддийские монастыри, строящиеся по всей стране[147]. Будда Жанга окончательно упрочил свое положение тем, что своевременным советом спас жизнь императора от заговора, устроенного наследником престола. С тех пор хунны связали свою судьбу с буддийской общиной, которая благодаря этому вступила в период расцвета. Когда же кровавая звезда хуннской славы склонилась к закату, буддийские монахи укрыли свое учение в пещерах Дуньхуана, где расцвело их великое искусство. Но и в самом Китае буддийская община утвердилась на 1500 лет. Этим она обязана эдикту о веротерпимости, изданному Ши Ху специально для того, чтобы обеспечить ей безопасность[148].

ОТЕЦ И СЫНОВЬЯ

Ши Ху был не только воином, но и эстетом. Он оказался любителем китайского искусства и украсил свою столицу крепость Е, перевезя в нее колокола времен Цинь, химер империй Хань и бронзовых гигантов империи Цао Вэй, сохранившихся от блестящей эпохи китайского могущества и побед над кочевниками, совершенно забыв, а может быть, и не зная, что государи этих династий были злейшими врагами его народа[149], Наряду с военной столицей была учреждена столица гражданская, на старом месте, в многострадальном городе Лояне. Китайцы привлекались на государственную службу вплоть до того, что Ши Ху даже усыновил талантливого придворного Жань Миня, т.е. дал ему фамилию Ши и возвел в ранг принца крови. Однако китайская культура плохо прививалась хуннам. Именно этим объясняются драматические коллизии в императорском семействе, имевшие последствия для всего населения империи Младшая Чжао.

Именно «населения», а не «народа», так как народа Чжао как в смысле «демос», так и в смысле «этнос» там не существовало. Все бывшие хуннские кулы (цзелу) стали господствующим классом, оставаясь самостоятельным племенем, говорившим по-хуннски. Оставшиеся в живых хунны вошли в их состав, утратив свою былую обособленность, так что создавшийся этнос стал выглядеть как ветвь хуннского. К господствующему классу (но не этносу) примыкали кяны и ди, ополчения которых служили в армии и считались привилегированными частями. Мобилизованные в армию китайцы и все население стали одновременно угнетенным этносом и классом, за исключением тех, кто сделал придворную карьеру и стал в социальной иерархии выше большинства завоевателей-хуннов. Сложившаяся ситуация была неустойчива и в этническом, и в социальном аспектах, но очень крепка в политическом, ибо внутри страны не нашлось силы, способной противостоять слаженной военной тирании, организованной Ши Лэ и Ши Ху. Но тут сказалось искажение психики в условиях контакта на суперэтническом уровне.

Как у всякого обладателя гарема, у Ши Ху было много детей. Наследный принц Ши Суй в жестокости превзошел даже своего отца. Его любимым развлечением было пригласить на пир наложницу, которая пела, играла на лютне или плясала перед гостями, после чего их угощали... ее мясом, украшенным ее отрезанной головой[150].

Ши Ху, сам человек деловой, давал сыну разные поручения, но тот постоянно их проваливал, за что отец порол (да-да, порол!) сына ремнем. И это повторялось не реже трех раз в месяц.