Хуррамабад

Дельцы зашумели. Кое-кто загремел стульями, поднимаясь вслед за Фазлиддином.

— От меня так не уходят, Фазлиддин, — с облегчением высвобождающейся ярости сказал Карим. — Тебе лучше сесть.

— В следующий раз договорим, Карим-ака! — похохатывал тот. — Не последний раз видимся. Я сегодня все равно без копейки, так что о займе…

Карим вскочил и шагнул к нему в багровом от ненависти воздухе, — и, как всегда, через мгновение уже не смог бы объяснить, что именно сделал. Фазлиддин ухнул и с грохотом повалился на пол, ткнувшись напоследок лицом в ножку стола. Кто-то за его спиной кинулся к дверям.

— Стоять! — крикнул Карим, оборачиваясь. — На место!

С топотом влетел на шум Гафур Мясник — рука под полой пиджака. Оценив ситуацию, встал у притолоки, следя за сидящими.

— Спокойно, — сказал Карим. — Этого убрать. Очухается, скажи, что завтра его жду. Договорим… Садитесь, друзья, садитесь. Не будем обращать внимания на это недоразумение.

Сел сам, переводя взгляд с одного на другого: тяжело упирался в зрачки и ждал, когда они скользнут в сторону. Кто не уступит? Понятно… Никто.

— Так на чем мы остановились?

— Вы, Карим-ака, про какие-то деньги стали говорить, — встрял Салим. — Я их так давно не видел, честное слово… Деньги — это такие бумажки, что ли?

Кто-то хихикнул.

— Скоро ты вспомнишь, что такое деньги, — пообещал Карим. — Навар будет хороший, правду говорю.

Он поднял пиалу и смочил губы.

— Подумайте своими башками. Сейчас вы все — дикие лошади, связанные одним арканом: каждый рвется к своей выгоде, поэтому табун только топчется на месте. Чем вы заняты? Несколько десятков сборщиков, доставщиков… проводники вагонов, которым вы платите, чтобы они, всю дорогу дрожа от страха, провезли в Россию пакетик анаши… разве серьезно? И сами трясетесь — как бы не влипнуть в очередной раз. Разве кто-нибудь из вас в отдельности может башлянуть милиции или пограничникам? Разве кто-нибудь может организовать доставку сырья с Памира? Или из южных районов Афганистана? Так и будете таскать на горбу мешки с травой. А ведь можно наладить переработку — и перевозить концентрированный продукт. Что лучше?..

— Вот-вот! — прорезался Касымка-полторы-ноги. — Верно говорите, Карим-ака, верно. Я сам так иногда думаю: хорошо бы собрать деньги, пустить на общее дело… ага? Да я и сам вчера почти так думал, честное слово! Нет, братья, правда, зачем эти мешки… ага? Надоело, правда! Концентрат хорошо… Верно? А главное — погранцам, погранцам башлянуть! Вот что вы правильно говорите, Карим-ака! Сам так только утром думал!.. Только кто за деньгами смотреть будет, Карим-ака?

— Помолчи, — отмахнулся Карим. — Все расскажу… Короче, если мы объединим усилия, то сможем переправлять товар не спичечными коробками, а вагонами. Поймите: вложив сегодня несколько миллионов, через год-два можно будет ворочать миллиардами. Расширяться, расширяться! Не сидеть на бабках, а рынок увеличивать! Свои цены называть! И не высокие цены, а низкие! В этом весь смысл. Чем доступнее будет дурь, тем больше навар. Такой маховик раскрутим — небу станет жарко!

— А потом? — тупо спросил Фарход Маленький. — Что потом?

Карим хмыкнул.

— Потом? Ты хочешь сказать — когда мы капитально заработаем? Скажу. Тебе же не хочется на кичу, Фарход? Верно? Так и надо думать об этом. Если раскрутимся как следует, можно будет начать совсем, совсем другую жизнь! Серьезное производство серьезных вещей… а, Фарход? Например, автомобилей, а? Почему нет? Электроники, а? Почему бы и нет, уважаемые друзья? Сколько еще веков мы будем жить в стране, которая способна продавать только виноград и семечки?

Он помолчал, рассматривая ошеломленных торговцев.

— Я приблизительно знаю, сколько у кого под кожей. Но дело добровольное. Понятно, что не стоит отдавать на общее дело последнюю свою копейку. С другой стороны, кто больше даст, тот больше и получит. Прикидывайте.

Салим Клоун крякнул и хотел было что-то сказать, но Карим властно поднял руку.

— Я не требую немедленного ответа. Думайте. Считайте. Совещайтесь. И надеюсь, в конце концов у нас будет повод съесть манты из перепелиных языков!..

4

Днем окна плотно закрыты, и душное благоухание цветника, примыкающего к дому, пропадает зря.

Здесь можно было ничего не касаться, однако Рахматулло решил все же пройтись кетменем между розовыми кустами. Шесть из них представляли собой заурядную Белую Ночь, которой в прежние времена бессчетно засаживали огромные клумбы возле фонтанов и правительственных зданий. На них было три или четыре десятка разлаписто раскрывшихся цветов, белый цвет которых благодаря незначительному намеку на желтизну, вызывал в памяти образ свежестиранного, чистого, даже стерильного, и все же слишком долго ношенного белья. Зато три других — его любимого сорта Маликаи Ачам: всего лишь пять бутонов, но каждый из них завораживает взгляд беспримесным темным кораллом круто закрученных узких лепестков.