– Их земля отвергла, а огонь привлек. Машины поменяли равновесие в этом мире. И теперь труд землепашца обесценился. Он ничто против производства фабрик. Желая приобретать современные товары, дворяне, привыкшие жить в роскоши, все более нищают. А дворяне и крестьяне – две половинки одного целого. И те, и другие живут от земли. И вот уже наводняют люди сохи город, потому что огонь оказался вдруг сильнее земли. А огонь всегда против земли. И то, что Александр Второй освободил крестьян, не наделив землей, ерунда. Это не он, а развивающаяся промышленность их обанкротила и выкинула на улицу. Посуди сам, по статистике в 1894 году в Питере было четыреста фабрик и заводов, а сейчас уже, почитай, тысяча заводов и шестнадцать тысяч торговых предприятий. Это пятая часть промышленности страны. А статистика, брат, великая научная сила. Нет, прогресс не остановить… И хотя извозчиков за это же время тоже увеличилось вдвое с двадцати шести тысяч, это ничего. Это временное явление. Скоро их заменят автомобили и трамваи. Грядет великое время технической революции!
Когда чай вскипел, Юсуф с удовольствием его попивал, рассматривая разные вещи на столе Александра Юрьевича. Ему нравилось смотреть на коробку для графитных стержней «O Leonardi & Co», на зажим для бумаги с рекламой «Русского общества всеобщей компании электричества», на коробки для карандашей мануфактуры А.В. Фабера, на коробку с канцелярскими принадлежностями и устройства для заточки карандашей фирмы «Рапид». Собственно, глядя на письменные и счетные принадлежности, он и учился у инженера Жарова читать по слогам, равно как учился читать по городским вывескам и афишам. И даже считать.
Считать сначала, сколько новых слов сказал в своих рваных предложениях дерганый собеседник. А потом и сколько суждений. Откуда он, интересно, знает все эти цифры и названия? Какой умный человек!
Хотя вообще этот сумасшедший инженер напоминал Юсуфу больше деревенского дурачка Рашида или питерского чудика-душевнобольного.
Он, может быть, потому и выкладывал свою теорию вслух Юсуфу, как бы оттачивая и тренируясь на нем, потому что боялся говорить о ней увлеченным идеей марксизма товарищам. А тут мальчик – чистая душа, который вряд ли толком поймет, а если и попытается пересказать полиции, то уж точно получится полный бред.
– Я тут давеча Достоевского Федора Михайловича читал, – развалившись на диване, говорил Жаров. – А он пишет, что все кругом, вся Европа и Россия, будто заражены некой чумой, моровой язвой, которая носится в самом воздухе, обитает в газе и вселяется через газ в тела людей. И будто бы этой язвой разрушаются целые города и даже целые народы. А имя этим газам – революция.
Ну так вот, на Кавказе, в Балаханах, я понял, что это за газы. Это энергетические газы, это джинны. А в нашем городе они из тлеющих торфяников. Россия напоминает мне один сгусток темной, непонятной энергии, которая держится за эту землю не как за почву, а как за некое пространство физическое, в котором может обитать, черпая подпитку экстенсивным методом – сегодня там, а завтра здесь. Эта энергия движется, кочует, как шаровая молния, как перекати-поле. Почему так убоги русские деревеньки, почему неказиста и не прибрана русская провинция? Россия до сих пор ходит в дырках, и эти дырки разрастаются в одну сплошную черную дырищу-прорву…
– Ой, мне еще черную лестницу убирать, туда частенько ходит прислуга, – не желая в мороз выходить на улицу, вдруг спохватился Юсуф. И пулей вылетел, зная, что в свободную минуту обязательно зайдет.
Глава 4
Город чудиков
Хотите ощутить дух этого города, тогда следуйте за мной. Ибо это дидактический город. Он учит, он ведет, он ставит на место. Он рушит надежды и создает видимое благополучие. Так как у каждого в этом городе есть свое место, где он может прочувствовать и понять всеми фибрами души, всем телом его дух.
Понять и почувствовать, что слишком много на себя берет и что далеко не все в его власти. Этот город так много соединяет в себе и так много дает. И, как следствие, вскоре ты должен потерять нечто очень важное. Потерять самое ценное и единственное, что имеет, например, свою свободу. А может быть, потерять и самого себя в «Крестах». Ибо слишком много имеешь здесь, в пристанище шизофреников.
Здесь, где тебе неожиданно станет плохо. Где ты ощутишь себя полным ничтожеством. Где ты заболеешь и встретишь холодную женщину в постели, которая не согреет, не спасет. Где все ложно, все фальшиво, где слабый пол красит волосы в нереальные багряные и медно-рыжие цвета, чтобы компенсировать недостаток красок. Где даже деревья, словно бледные тени, ищут такую краску, чтобы сохла быстро, не разрушаясь и не осыпаясь под порывами сильного ветра с залива. И не смывалась мгновенно холодным душем дождя.
Спасаясь от этого дождя в середине февраля, я спускаюсь в пролетарскую блевалку-пивнушку на Васильевском острове. И встречаю здесь столько низко склонивших голову, подавленных и раздавленных обстоятельствами, как и ты, чудиков. И явственно ощущаю: им тоже плохо.