ХУШ. Роман одной недели

Мне бы сейчас укрыться, спрятаться букашкой под серыми обоями неба. Переждать непогоду. Дождаться лета. Но обои, как и сознание, от сырости отслаиваются, и я вынужден выйти за пределы комнаты в общаге. И пойти навстречу таким же беспомощным деревьям, как и я. Чахлые, чахоточные, с выпадающими волосами-листьями, они кроной норовят зацепиться за редкий кусок светлого неба, а корнями – за кусок худосочной земли. Ограниченные, огороженные даже в своей свободе расти, зажатые асфальтом, бывшими доходными домами и машинами, они мечтают только об одном – выжить в этой каменоломне и песчанике.

«В этом городе почти нет деревьев, только леса», – думаю я, наблюдая, как на этих лесах под самым небом размахивают своими кисточками, словно бабочки-кисточницы, маляры. Другие строители-отделочники, как самцы бабочки-вредителя пяденицы-обдирало, обдирают своими шпателями старую штукатурку, словно кору, лишайник и грибы. Но это иллюзия, что они порхают там, на высоте. Они, несчастные, тоже лишены крыльев и передвигаются исключительно с помощью ног.

Стоит ли так жить? Стоит ли ползать и мучиться? Карабкаться, барахтаться, дергаться из стороны в сторону, как Рашид? А может, разом, одним взмахом покончить со своей жизнью и переродиться в новом обличии? Какой смысл трудиться, как Сизиф, вновь и вновь покрывая здания теплой светлой охрой, если местный климат все равно все вернет на круги своя?

6

Я стою и смотрю на изящный домик, на его черепичную крышу, что как бабочка, сложила свои крылья кровлеобразно. Я знаю: латинское название насекомых «Lepidoptera» означает «чешуекрылые», потому что на крыльях бабочек располагаются чешуйки, словно черепица на кровле. Над стенами домика трудятся маляры, выкрашивая дом в абрикосовый цвет. За черепичной пирамидкой вдали сквозь дымку возвышается Исаакиевский собор.

Где-то я читал предположение, что он возведен по образцу египетских пирамид. Да и Петропавловския фортеция с ее бастионами и равелинами тоже.

А еще египтяне верили: после смерти человек, как гусеница, перерождается в бабочку, и потому заворачивали в бинты тела умерших. Но если смерть – всего лишь перерождение из куколки в чешуекрылую и если душа после смерти вылетает из меня, то, может быть, мое тело, и правда, сливовое дерево, на которое когда-то бабочка-душа села, привлеченная лучиком света, отраженным зеркалом сердца, чтобы собрать нектар переживаний и страданий.

Я цепляюсь корнями и кроной за куски земли и неба этой жизни и хочу удержать душу-бабочку, соизволившую посетить меня, но дождь все больше подмывает почву и лишает сил. Кора начинает гнить, но одновременно что-то внутри меня деревенеет и будто отмирает, словно сердце покрывается толстым наростом. Я чувствую свою абсолютную несвободу, пока не происходит разрыв внешнего и внутреннего миров. Разрыв сердца у старого дерева – это когда трещины раздирают ствол от коры до самой сердцевины.

Говорят, воздух в египетских пирамидах особенный. И концентрация энергии особая. Вот и в этом мертвом городе воздух такой, что с ног валит. Особенно когда ветер дует с моря, задыхаешься влажным соленым кислородом. А когда дует из метро, наоборот, слишком много креозота и мало кислорода.

И вот с таким мертвым воздухом чувствуешь себя в городе мертвых почти уже мертвецом. Весь разбитый, израненный, в бинтах, как старое, больное, кровоточащее дерево, ты, как и этот город в рекламных плакатах, требуешь постоянного ремонта. А потом, в один прекрасный момент, ты поплывешь по течению, по каналу, по сливу, как спиленная слива. Потому что такую рухлядь и гниль вряд ли используют даже под леса.

7

«Кто она, моя душа? – думаю я. – Может быть, она царская бабочка монарх, знаменитая своими миграциями-мечтами. Осенью она летит на юг – во Флориду, в Панаму, на Кубу, – и зимует там, из года в год. Вот бы мне улететь на всю сырую зиму с островов этого города на Багамские острова!»

Причем даже эти бабочки-монархи не свободны. Они улетают в райские места не когда им вздумается, а осенью. Говорят, там, в теплых краях, монархи собираются в огромных количествах на одних и тех же деревьях мира. Видимо, эти райские деревья как-то помечены, потому что прилетающие бабочки раньше никогда их не видели. Древние греки и римляне считали чешуекрылых насекомых душами умерших и обозначали их словом – психе, анима. Согласно мифу, Прометей слепил первого человека из земли и воды, а богиня Афина вложила в его голову душу-бабочку. В средневековой Англии бабочек называли – соулс – души. Англичане, как и многие другие народы, завидев мотылька, кружащегося вокруг свечи, молились за усопшего, веря, что его душа прилетела напомнить о себе живым.