Хутор Гилье. Майса Юнс

…Майса не помнила, как закончила работу, как вышла из дома Транемов и оказалась на улице. Она знала только одно — сегодня вечером она не хочет встречаться с Хьельсбергом, не хочет рассказывать ему о сапожнике, и, хотя ей нужно было идти домой по Стургатен, она поспешно свернула в сторону городской больницы; еще издали она могла различить, как там на фоне темного неба раскачиваются верхушки деревьев. Оттуда она торопливо пошла по Хаммерсборгу с неясным намерением зайти к Марте Му. Немного погодя Майса снова оказалась в Гренсене возле рынка. Наверно, часы на башне уже показывают девять. Нет, только полдевятого, — она с трудом разглядела стрелки в темноте. Не может быть, наверно это половина десятого. Она должна быть уверена, что не встретит Хьельсберга. Майса пошла кружить переулками, не отдавая себе отчета, где бродит…

И вот она снова возле рынка.

Только девять!

Она дождется половины десятого, а пока будет ходить взад и вперед по кварталу…

Майса могла думать только об одном — с Хьельсбергом она не должна встретиться.

Внезапно она сообразила, что теперь стало ясно то, над чем она ломала голову все эти дни: если она выйдет за сапожника, Транемы могут не беспокоиться о своем Антуне.

…Слишком поздно возвращаться домой тоже не следует, тогда придется пробираться через мастерскую, и она рискует встретить Эллинга. Последние дни он всегда появлялся откуда ни возьмись, как только она приходила домой, и донимал ее всякими намеками о своей будущей мастерской. Он откроет ее двадцатого октября, в день переезда…

…Всю ночь Майса не могла сомкнуть глаз, металась в постели, а утром встала чуть свет и по дороге к Транемам забежала к сапожнику Лёвстаду на Бругатен — надо было починить туфли, а у Эллинга она одолжаться не хотела…

У Транемов она застала и фру и барышень. Они приветливо поздоровались с ней и распорядились насчет шитья. В их словах ей не удалось заметить никакой натянутости. Тетушка Раск сказала, что работы хватит на всю следующую неделю.

Похоже, что сегодня фру не в настроении, — Лене никак не угодить ей: то слишком натопила печи, будто на дворе лютая зима, то слишком долго держала окна открытыми и напустила холоду, а фру этого не выносит… И тетушка Раск проштрафилась — испортила кофе к завтраку.

А потом пришла фру Торп.

Майса вздрогнула, увидев ее, но та равнодушно кивнула ей, как будто едва заметила, оставила шляпу и меховое боа на стуле в столовой и прошла в гостиную к матери.

В душе у Майсы затеплился проблеск надежды: может, о ней забыли и все обойдется…

Она почувствовала облегчение оттого, что они занялись своими делами и им не до нее… Она шила, прислушиваясь к звонкам, стараясь разобрать, кто пришел и кто уходит…

А вот Сингне уже собирается домой. Одеваясь, она продолжала возбужденно говорить:

— Торп утверждает, что тот ни разу — слышишь, мама, ни разу — не упоминал о чем-либо подобном до этой сегодняшней статьи в газете. Но у этих Скэу всегда были большие связи… и в решающий момент его, конечно, поддержат.

Видно, случилась какая-то неприятность, которая заняла все их мысли, — Сингне даже не предложили ни вина, ни шоколада…

Но Майсу их дела сейчас мало занимали; она рада была тихонько отсидеться в уголке — авось гроза и пронесется мимо…

Верно, в газетах напечатали что-то насчет назначения нового министра, и это пришлось им не по нраву…

Вечером Теодор, юрист, долго просидел у матери; они что-то обсуждали; а когда зажгли лампу, к Майсе подсела Арна с чтением.

Она быстро перелистывала страницы, а глаза ее порой смотрели мимо книжки.

— А мне бы хотелось, чтобы Скэу стал министром, — вдруг не выдержала она…

Видно, из чтения сегодня вечером у нее ничего не получается, все ее мысли в Гроттебаккене…

Конечно, ей хорошо: ее Якоба у нее никто отнимать не думает!..

…У Транемов больше не вспоминали о Майсе. Прошла неделя, Майса прилежно работала иглой, а дни сменяли друг друга, наполненные тяжелыми раздумьями и беспокойством. Майса стала мягкой и податливой, словно воск; все придумывала, чем бы угодить фру, и своей безответностью совершенно завоевала сердце тетушки Раск. Она старалась сжаться, стать маленькой и незаметной, чтобы о ней все забыли, приходила спозаранку и работала допоздна, пока ей не говорили, что пора уходить; она поражала всех тем, что кончала платья, которых еще и не ждали, и была на удивление понятлива, сговорчива и приветлива, да к тому же еще весела…

Никто не знал, что внутри у нее словно затаился насмерть испуганный зверек, который бьется в поисках выхода…

Но выход был только один — вдруг о ней забудут, вдруг опять начнут к ней хорошо относиться, начнут ей доверять и закроют глаза на все, что случилось.

Настала суббота, последний день ее работы у Транемов. Ах, если бы и этот день прошел гладко! Пусть тогда вечером на улице будет кромешная тьма, для нее все равно будет сиять солнце!