Хутор Гилье. Майса Юнс

— Только двинься, я тебе так вмажу, что из тебя дух вылетит вон, — прошипел капитан, который стал уже медно-красного цвета. — Сиди спокойно и учи уроки.

Он тоже решил не трогаться с места. Пусть этот подлец лавочник сам привяжет свою лошадь к столбу и со всем остальным тоже один управится.

— Я слышу голоса… Долговязый Ула…

— Заткнись, тебе говорят! — пробурчал капитан угрожающе густым басом. И взглянул на сына так, словно собирался проглотить его живьем.

— Отец, да ведь это…

Отец схватил сына за чуб и отвесил ему такую здоровенную оплеуху, что мальчик кубарем отлетел в угол комнаты.

— Это доктор! — завопил Йёрген.

В то же мгновение в дверях показалась маленькая, неуклюжая фигура полкового врача, и тут стало совершенно очевидно, что бедняга Йёрген пострадал зря.

Врач уже успел распахнуть шубу, и по полу волочилась бахрома длинного шарфа. Он вынул часы:

— А ну-ка, сколько сейчас времени?

— Да это же Рист, черт возьми! Старый греховодник, как это только всевышний не отправил тебя еще в преисподнюю! Неужто это ты?

— Сколько времени? Взгляни-ка!

— За что только я дал Йергену пощечину? Ну ладно, малыш, ты свободен, а к ужину попроси немного сиропа к каше. Беги скорее к матери и скажи ей, что приехал доктор Рист. Эй, Марит, Сири! Есть там кто? Идите сюда, да побыстрее! Помогите доктору снять сапоги. Небось в твоей одежде гнездятся болезни со всего округа, да?

— Я тебя спрашиваю, который час? Ты что, посмотреть не можешь?

— Без двадцати пяти семь.

— Тогда я, видит бог, проехал на моем Буланом три мили[6] от Иёльстада до вас за два с четвертью часа.

Доктор скинул шубу. Маленький, крепко скроенный, с широкоскулым лицом и рыжеватыми, с проседью, бакенбардами, он стоял посреди комнаты в меховой шапке, казалось, утонув в высоченных дорожных сапогах.

— Нет, нет, погоди! — крикнул он девушке, которая хотела помочь ему разуться. — Йегер, ты не выйдешь со мной и не посмотришь заднюю ногу Буланого? Перед самым подъемом он вдруг стал прихрамывать.

— Может, засекся?

Капитан поспешно схватил свою шапку, лежавшую на клавесине, и вместе с доктором вышел во двор.

Они долго стояли без шуб на трескучем морозе и ощупывали левую заднюю ногу Буланого, а потом подняли ее. Чтобы еще лучше исследовать причину хромоты коня, они повели его в конюшню.

— Ты мог бы с тем же успехом сказать, что у него сап задней ноги. Если ты в людях понимаешь не больше, чем в лошадях, то я и четырех шиллингов не дам за твой докторский диплом.

— А знаешь, Йегер, у твоего Гнедого своеобразный вкус. Он только ясли гложет или ест еще что-нибудь, а? — спросил доктор, добродушно подмигивая другу.

— Как, ты это заметил, каналья?

— Не заметил, а услышал. Он же вгрызся в них, как пила. Здорово они тебя надули с этой лошадью!

— Это еще как сказать! Через год он будет ростом с хорошего кавалерийского коня. Впрочем, ты, кажется, тоже совершил удачную сделку, отдав за своего Буланого шестьдесят пять далеров.

— Давай уточним: шестьдесят да магарыч. И ни шиллинга больше. И, уверяю тебя, не продам его, предложи ты мне, не сходя с места, даже сотню.

В комнате их уже ждала мать.

Прежде всего доктор должен навестить Аслака на хуторе Вельта. В четверг он поранил себе ногу топором, когда валил дерево. Первую помощь она с грехом пополам оказала ему сама. Затем надо побывать у батрака Андерса, у которого воспаление легких. Ему уже пустили кровь. У Андерса шестеро детей, и было бы просто ужасно, если бы не удалось его спасти.

— Мы поставим ему на спину крепкие шпанские мушки, а если это не поможет, то придется еще раз пустить кровь.

— Когда ему пускали кровь, он едва не потерял сознание, — задумчиво сказала мать.

— Нет, нет, сцеживать, необходимо сцеживать. Кровь должна отхлынуть от легких, не то его песенка спета. Завтра с утра схожу туда и погляжу, как он там… Ну, а Теа — ей надо смазать горло камфарой и обвязать шерстяным платком. Уложите ее в постель, и пусть она как следует пропотеет, а сегодня вечером дайте ей столовую ложку касторки. Старой Бритте тоже можно натереть поясницу камфарным маслом, если уж она будет очень жаловаться на боль в суставах и стонать. Я вам оставлю еще бутылку камфары.

После ужина старый друг дома сидел со стаканом пунша в руке, покуривая трубку, в одном углу кушетки, а капитан — в другом. Нос и щеки полкового врача были пунцово-красными, и это нельзя было объяснить только быстрым переходом от жестокого мороза к уютному теплу комнат. Поговаривали, что от одиночества своей холостяцкой жизни он частенько искал утешения в бутылке.

Когда друзьям наконец надоело говорить о лошадях и прошлогодних сборах, они перешли к домашним делам.

— Можешь себе представить, сколько мы теперь получаем писем — и из столицы и из Рюфюльке… Старая тетка Алетте писала перед рождеством, что в доме у губернатора появилась гостья, которую, видно, хозяйке придется обуздать.