Хуторяне, год 2416. Эпизоды 1-14

– И часто он так дергается, – спросил доктор.

– Да как я на кнопку пульта нажму, он и дергается, – ответил старичок Прохор.

– А зачем ты на кнопки жмешь?

– А может, завис он. Перегрузить надобно.

– Кто завис? – спросил доктор.

– Трофим Трофимыч! – неуверенно произнес старичок Прохор.

Василиса подняла на него заплаканное, но грозное лицо.

– Да ящик этот проклятый! Оговорился я!

– А это что за царапина? – спросил доктор, проведя пальцем по красной полосе на шее Бати.

– Здесь у него тесемка с мешочком висела. А в мешочке – чесночная долька. – пояснила Василиса.

И в ответ на поднявшиеся брови доктора пояснила:

– У нас у всех такая есть. От сглазу.

Старичок Прохор с готовностью начал расстегивать у горла рубаху, но доктор поморщился:

– Ну, эти заблуждения к делу не относятся.

Доктор встал с табуретки, подошел к окну и молча стал смотреть на ясное небо, на уходящие вдаль золотистые поля.

– Хорошо у вас тут, аэродрома не видать.

– С чердака виден, – услужливо сообщил Прохор.

Батя снова дернулся, из под тулупа свесилась до самого пола батина рука. Все с осуждением поглядели на Прохора. Он виновато втянул голову в плечи и положил пульт в карман.

– А вот и рука. Может, приложим указательный палец к приборчику, подпишемся под актиком, да я поеду, – спросил Петька-длинный, переводя взгляд с Марьи Моревны на доктора и обратно.

– Что за подпись? – спросил доктор.

– Да это у них порядочек такой, – пояснил Прохор. – Приезжают, смотрят, что-то там у себя в планшетике отмечают, потом Трофим Трофимыч пальчик прикладывают в знак согласия, и дело с концом.

– Да с чем же тут соглашаться, с молоком голубым? Глупость несусветная. – сказала Марья Моревна и вышла за дверь.

– Пойду со щукой поговорю. Что-то плещется она, зовет.

Василиса подняла руку Бати, положила ее поверх дрожащего тулупа, распрямила пальцы батиной ладони.

– Боюсь, инспектор, – заговорил доктор, отвернувшись от окна, – согласие лица, находящегося в столь критическом состоянии, в дальнейшем может быть оспорено. Кто-то может еще пальчик приложить? У вас должен быть циркуляр на этот счет.

– Василиса Трофимовна может, – ответил Петька-длинный, – ей двадцать один год уже исполнилось.

– Но, – задумчиво продолжал доктор, – необходимость привлечения второго лица должна быть подтверждена. То есть, нужно удостовериться в неспособности первого совершить необходимые действия.

– Ну так, удостоверяйте, – съязвил инспектор, все больше обижаясь, что ему не наливают из графинчика старинного голубоватого стекла, стоявшего посреди стола на серебряном подносе.

– Ну, что ж… – произнес доктор, тоже взглянув на графинчик.

Тут в горницу вошла Марья Моревна. Подошла к лавке с Батей, тяжело опустилась рядом с Василисой на колени, нагнула голову в платке и что-то зашептала на ухо Бати.

Батя как лежал, так и остался лежать. Только правая ладонь его сжалась в кулак. А в остальном все как было, так и осталось.

– Признаки жизни присутствуют, – заметил доктор, подойдя к Бате и рассматривая сжавшийся кулак величиной с маленький арбуз. – Так что, инспектор, повремените, повремените с часик. От новостей еще никто долго в обмороке не был. Это вам не сериалы.

– Да мне бы засветло выехать, в контору успеть. А то премии не видать, если отчет не привезу.

– А шум уже вроде немного не тот, что прежде, – прислушался доктор.

– Да он уже совсем не шумит, – сказала Василиса, всхлипывая, – просто без сознания лежит.

– И дергаться перестал, – добавил старичок Прохор. – Я на пульт жму, жму. А все без результата.

Вошла Марья Моревна, внесла на расписном блюде рюмки, какую-то снедь на блюдце под белой салфеткой, поставила все на стол.

– Это дождик моросить начал, он и шумит. Из-за леса тучи нагнало. А вы, гости дорогие, угощайтесь.

– Ну, часик подожду, а там поеду, – сказал Петька-длинный и потянулся к графинчику. – Только зря вы, тетка Моревна, так долго тянули. Три месяца мер не принимали. Так и придется отчитываться.

Тут над домом так грохнуло, что задребезжали стопочки на столе. И хлынул такой ливень, какого давненько не бывало.

Старичок Прохор подскочил к окну:

– Колосья-то гнет! Так гнет! До самой земли!

Батя на лавке застонал. Он по-прежнему не открывал глаз, но кровь от лица уже ушла. В сравнении с прежней пунцовостью оно теперь казалось бледным, как у покойника. Особенно в сумраке, в который погрузилась комната при грозе.

– Что без света сидите! – в комнату вошел Иван, хлопнул в ладоши.

Зажегся свет, стало веселее.

Увидев Василису на коленях возле отца, доктора, недовольного инспектора и растерянного Прохора, он оглянулся на Марью Моревну. Та пожала плечами и кивнула в сторону Бати.

– Идите, щука зовет, чуть из бадьи не выплескивается.

Марья Моревна вышла.

Иван подошел к скамье с Батей, встал позади Василисы, нахмурился.

– Плохо, – сказал Иван и повернулся к гостям.

Хоть и не сын он был Трофим Трофимычу, но что-то узнаваемое было в этом "плохо".

– Кстати, – спросил Иван, посветлев лицом, – чья это машина в низинке. По самые фары уже провалилась.