Хуже некуда

— Думаю, вы вообще ни рожна не знаете. Вам неизвестно, какова цена. Конечно, награда у всех перед глазами: знаменитейший, величайший, имя, навеки вписанное в историю велоспорта! Ну да. Все верно. Только я ли это, когда я встаю по утрам, когда мóю уши, спускаюсь в магазин за газетой, чешу свои яйца, пью кофе, включаю телик и вижу взрыв на улице, когда целую жену, ласкаю дочку? По идее должен быть я. Акил Саенц. А на самом деле — ничто, пустота в глянцевой журнальной оболочке. Меня нет, ребята, я вывернут наизнанку через собственную задницу. Хотя бы он предупредил, что заберет хлеб насущный, оставив лишь землю обетованную… Я теперь даже тела своего стыжусь. До того стыжусь, до того, что…

— А, ну, это не беда. Вот если бы у тебя нашли рак толстой кишки…

И вновь Азафран заговорил, не подумав. Само вырвалось. Надо же было сдвинуть разговор с мертвой точки.

Акил сделался похож на мумию.

— Что ты знаешь?!

Перлита закрыла ему рот ладонью, напоминая, что не следует повышать голос. В этот миг занавес раздвинулся, и появился Флейшман.

Невозможно, чтобы он просто проезжал мимо — человек, чей дом расположен полутора тысячами километров севернее. Удивительно, как он догадался, где нас искать, когда час назад мы сами не ведали, где окажемся. И еще непостижима глубина людского самообмана. Патруль начинал верить, что Саенц и впрямь считал свое положение засекреченным ото всех.

Опустившись на свободный стул, Микель заказал вина, немного хлеба и острые сосиски местной кухни. Подслушивал снаружи? Нет, навряд ли. Все это время Азафран держался начеку и, уж конечно, приглядывался к теням на занавеске.

Доктор улыбнулся присутствующим. Сверхчистые линзы его затемненных очков отсвечивали розовато-лиловым, и Патрулю на секунду почудилось, будто он видит в них отражение глаз Акила. Иридасея проснулась и захныкала.

— Позвольте мне. — Флейшман пружинисто вскочил с места, вынул девочку из коляски, и малышка тут же затихла.

Мужчина окинул взором опытного знатока ее крохотную фигурку, пощупал хрупкие предплечья, провел пальцем по ножкам, заглянул в глаза. Иридасея разулыбалась, с избытком вознаграждая Микеля за его старания.

— Само совершенство, — восхитился тот. И, посмотрев на супругов, добавил: — Впрочем, как же иначе?

— Отдай ребенка матери, пожалуйста, — проговорил Саенц, как если бы общался с недочеловеком.

Флейшман легко исполнил его просьбу. Перлита сразу же расстегнула платье и принялась кормить малютку.

— Не возражаете? — улыбнулась молодая мать.

— Что вы, сеньора Саенц, — оскалился в ответ Микель. — Мир и населен благодаря женщинам. Мысль о них наполняет меня, если вам интересно, чувством неописуемой признательности. Даже плакать хочется.

Перлита покачала головой и растянула губы в холодной улыбке:

— Но я не сеньора Саенц. Я де Зубия.

— А, ясно.

Официант принес Флейшману его заказ и удалился. Микель поднял руку, словно прося тишины на собрании:

— Думаю, нам пора кое-что обсудить.

Не сказать, чтобы Патруля окрылила эта затея.

— Мы уже говорили тогда, в июле, во время Тура.

— Да, но сеньора де Зубия при этом отсутствовала. Я только хочу изложить свой взгляд на вещи. Он весьма прост: все мы плывем в одной лодке. Любой, кто попытается отвертеться от своих обязанностей, просто-напросто предает остальных. А предателей всегда наказывают. Разумеется, я никому не угрожаю, у меня и в мыслях такого нет. Вспомним хотя бы Иуду, канонического библейского героя. Разве кто-нибудь угрожал этому бедняге? А он удавился, и заметьте, по собственной воле. Если не ошибаюсь, чрево несчастного расселось, и внутренности выпали наружу. Странная физиологическая подробность, не каждый день услышишь такое про висельника… — Флейшман сардонически поднял бровь, обращаясь к Перлите, понятия не имевшей, о чем речь. — Ну да ладно. Выражусь ясней. Если мы пойдем ко дну, то все вместе.

— Ага, каждый болтайся в своей петле, — съязвил Азафран. — Только не я.

— О нет, и ты тоже, полагаю. Скажи-ка, — доктор посмотрел на Саенца, — тебе интересно будет узнать, что твой лучший друг играл все это время роль соглядатая, что он давно уже в курсе тех… э-э, процедур, которые мы проводили, дабы повысить возможности мирового чемпиона, великого уже по своей природе? Видишь ли, Акил, те гороховые шуты… Имеются в виду уличные комедианты в костюмах бандитов, — снисходительно пояснил он для де Зубии, — спевшие пару дурацких куплетов про колбаски… Так вот, раскинь мозгами, Акил, и увидишь: я совершенно здесь ни при чем. Упомянутые процедуры для меня — вопрос чисто медицинский, и если бы ты хоть на секунду попытался осознать мою точку зрения, проникнуться ею, чего, к сожалению, не произошло, а учитывая, что чужие взгляды не имеют отношения к единственному предмету, привлекающему твое страстное внимание, то есть к тебе самому, и не могло произойти; если бы ты на минуту поставил себя на мое место, то непременно сделал бы соответствующий вывод: средства для достижения нашей общей цели никак не постыдны, скорее наоборот, достойны того, чтобы ими гордиться…