Хвак

Нет, завывает старик, в пыли перед ним валяется… И осенило вдруг Хвака: старый пень за лихоимца его принял, за татя дорожного, за разбойника!

– Дурак ты, дедушка! Я как лучше хотел – а ты вон что! Ну и жри свою пыль, коли так, а я дальше пойду! Эй, дед! Слышишь? Уйду ведь, ежели не опомнишься?

Была у Хвака надежда, что незнакомец сей попутчиком ему станет, добрым собеседником, что пойдут они себе по дороге и будет он старцевым словам внимать, почтительно и с благодарностью, мудрость человеческую впитывать в себя… Опять же, денежному счету учиться… А он – вон как! Ну, и лежи себе, на доброе здоровье!

Пошел Хвак дальше. Идет, куда прежде шел, а сам нет – нет, да и оглянется: дорога – то прямая, ровная уложена, далеко по ней видно и вперед, и назад! Одним словом, немного времени спустя – дождался Хвак сего мига – богомолец поднялся на ноги и порысил в обратную сторону, пыли с себя не отряхнув.

Эх, досадно Хваку, что такая несуразность вышла с попутчиком, но тут уж ничего не поделаешь, старые мозги не омолодишь!

Был осадочек на душе, да смахнуло его напрочь теплым ветерком и птеровым щебетаньем из окрестных трав. Давно ли снег с полей стаял – а они уж по колено и выше стоят, травы – то! Скоро ведь косить! Ишь, как птеры луговые раскричались! Это уж не щебет… Видит Хвак – мизгач прямо через дорогу шмыгнул, но не на птеровый грай, а наоборот! И без добычи в зубах! Стало быть, кто – то нарушил покой звериный да птеровый, стало быть, обретается кто – то в кустарнике в придорожном… или прячется… Хвак идет, а сам головой крутит: ну чего прятаться, от кого прятаться? До вечера далече, места обжитые, а он, Хвак, мирно идет, никому никаких угроз не выкрикивая! Никогда не думал он и не предполагал, что за пределами его родной деревни столь странные и непонятные люди живут! Нипочем не угадать – что они будут делать и говорить, когда с ними столкнешься! Взять, хотя бы, старика – паломника… чего он там себе удумал?

Хвак все правильно приметил: стоило лишь ему с кустами поравняться, как вышли оттуда трое, вышли и дорогу Хваку заступили. Боги милосердные! Так он их всех знает: посередке рыжий Огонёк, ошую от него – Петля, одесную – этот… Хрустень. А у Петли – то – ох, как рожу разнесло: и синяя она, и красная, и с кровоподтеками. При этом все трое веселы, довольны чем – то…

– Ну, что корова деревенская, – встретились мы с тобой! Небось, не чаял и увидеть? Петля, поздоровайся с благодетелем!

Маленький Петля расхохотался зловеще, одним горлом, стараясь не шевелить разбитым ртом – все одно побежала с губ кровь мелкими капельками, а сам подступает к Хваку, – аж трясется весь от сладкой злобы – медленно приближается, и в руке у Петли небольшая секира, какие в городах носят: в настоящем бою такая почти бесполезна, однако на ночных улицах, противу случайных грабителей – очень даже хороша! И уж искромсать в куски безоружного увальня – вполне пригодна.

Петля надвигается на Хвака, но и двое сообщников его, Огонек с Хрустнем, не отстают: чуть раздвинулись по сторонам, чтобы друг друга случайно не зацепить, не ранить, и – к Хваку! Хрустень с кинжалом, а у Огонька одноручный меч, но он его рукоять в две ладони ухватил, чтобы, в ущерб увертливости, ударить сильнее. И действительно – сражаться – то не с кем, для того, чтобы сего жирнобокого юнца на ломти нарезать – ловкости особой не требуется!

И тут дошло до Хвака, что никакие они ему не друзья, что они все трое с самого начала были заодно, и что… Так вот они какие, морочники!.. Значит, правду в таверне про них угадали!.. На деревенских завалинках односельчане Хвака часто рассказывали былины и небылицы о городской да дорожной жизни, о том как демоны неосторожных путников подстерегают, о том как морочники облапошивают доверчивых… Теперь вот эти – убить его хотят… за то, что он ненароком помешал им обман творить… Но он же не знал… А знал бы – сразу побежал бы прочь во весь дух… благо, что теперь он при сапогах…

И страшно Хваку, что трое убивцев к нему с оружием подходят, и обидно, что душой и сердцем поддался на обман, а они – вон какие оказались… Как же теперь быть? Руками отталкивать – так руки посекут, а потом и его самого… Прощения попросить – но у Хвака даже и язык от волнения отнялся… и высох весь…

И через предсмертный страх такая внезапная чистота и ясность в голову Хвакову вошла, что все вокруг легко постижимым стало, любую мелочь он запросто различает: ранняя стрекозка над травой трепещет, у Огонька из под левого сапога белый камешек выпрыгнул и в лужицу булькнул, на небе мелкие тугие облачка бегут, а высоко над ними – иные, бледные, словно разлохмаченные, на месте стоят… А сердце стучит в грудь и почему – то в виски… Стрекозка вдруг метнулась к Хваку, чуть об пузо не ударилась и исчезла куда – то… И показалось Хваку, что глазки у той стрекозки знакомого ярко – синего цвета… Где же она?.. Хвак ерзнул глазами по животу и груди – нет стрекозки, только цепь на нем вместо кушака…

– А – а – а! Обманывать! Тигут, да!? А сам – морочник!? Морочник, да?