Хвак

– Ну не масло же, повелитель, не благовония. Крови попей, пока не свернулась. Зато еда уцелела. А, повелитель? Денежки-то целы, правильно я говорю? Всегда можно будет купить того и этого. А сейчас хорошо бы вернуться за мешком? Туда… ну… наверх… к мешку?

– А-а… К храму. Ну что ты ежишься? Они все давно уже убежали. Пойдем вернемся, да закусим, чем боги ниспосла… К цуцырям богов! Я сам добыл пропитание, вот этими вот руками! И всегда сам добывал, еще когда и земледельствовал, всегда без богов обходился, своим умом! Одна лишь Матушка Земля давала мне жизнь и пропитание, ее я чтил и чту всем сердцем. А эти все… и этот… Знать его не желаю! Поедим, а потом в трактир заскочим, винца возьмем. Да и рубаху надобно постирать…

– Портки заменить.

– Да, дело говоришь, Джога, портки заменить, а то уже по швам треснули… Это… А почему ты про портки вдруг заговорил? В насмешку, да? А, Джога?

– Повелитель, но я просто поддерживал беседу! Всё, всё… кушать пора! Давай с вяленого ящерного мяса начнем? Хоть и не молочное оно, хоть и без червей, однако должно быть превкусное!..

– Гм. Будь по твоему, начнем с вяленого.

Хвак, весь еще во власти пережитого приключения, укусил вяленую ящерицу – вкусная, с жирком, запил глотком воды, заел горстью церапок… Отпустило, полегчало. Еды было, на первый взгляд, довольно много, но Хвак прислушался к урчанию в своем животе, вспомнил, что не ел очень и очень давно… можно сказать, со вчерашнего дня… Вот уже и кончились ящеркины хвосты, потом церапки, рыбу лучше заедать овощами, потому что хлеб тоже кончился. Черствый хлеб, да еще кисловат, не шибко вкусен, а все-таки с ним еда надежнее кажется, основательнее. И нет хлеба. И из запивки одна вода.

– У-ух, повелитель! Как я давно мечтал ощутить вкус пищи на своем языке, услышать хруст разгрызаемых костей в пасти… во рту своем, прочувствовать приятную послеобеденную тяжесть в желудке своем…

– Это мой желудок! И зубы тоже мои! А не твои, понял! Я ими жую.

– О, да, повелитель, конечно. Однако, ощущения, которые пришлись на твое движимое телесное имущество, сиречь естество, также стали и моими ощущениями. Я точно так же радовался прослойкам жира в той первой, самой крупной ящерице, я с точно таким же удовольствием воспринимал ушами хрумканье последнего клубня огородного растения бегеры… Вот я что имею в виду, а ничуть не права на сие имущественное владение. Повелителю угодно громко и быстро чавкать, роняя под ноги муравьям крошки и слюни из сиятельного рта, вот и твоя радость от поглощения твоей пищи, подобно малым крохам, выпадает на мою долю и я скромно разделяю ее, соседствую с нею. И еще, Хвак… Ты взял и выбросил их храма тело того неумехи, пентюха в рясе, а ведь он был еще свеж, и обычным ножом, что есть при каждом человеке, можно было вырезать из него самые сочные, самые вкусные…

– Цыц! Замолчи! Радовался тому, чему я радовался – вот и ладно. А чтобы человечину жрать… Впредь я запрещаю тебе, Джога, подзуживать меня на этакие мерзости. Нос и ухи оборву так, что взвоешь пуще прежнего!.. Не смей так больше, понял?

– Да, повелитель. Но… дозволь мне слово молвить?

– Говори.

– Помнишь, как я неосторожно подумал о переселении из твоего тела в тело одного из этих оборванцев, а ты…

– Помню. И разозлился, потому как ты смерти моей желал, кому же такое понравится? У меня, Джога, хорошая память, я не забыл, и все это только что было.

– Да, повелитель, я виноват. Но за столь краткое время вдруг все изменилось, и отныне подобные желания никогда ко мне не придут, ни за что меня не одолеют, повелитель!

– Вон как? А почему?

– Потому что я, шут богов, демон огня и пустоты Джога, совершил святотатство, преступление, за которое не будет мне пощады. Всесильные боги всегда прекрасны, во всем великодушны, со всеми добры и бесконечно милосердны, но это не мешает им твердо карать ослушников… Уж я-то знаю, и видел, и на себе слегка попробовал. А я – ослушник, пусть и не по своей воле. Я обязан был предпочесть небытие, а выбрал жизнь и клятву верности смертному, стало быть и участие, даже и подневольное, в разорении храма – не столько бессилие мое, сколько следствие ранее проявленной трусости и слабо… душия. Расплата впереди, мне от нее не уйти, но так пусть она… Пусть сей неумолимый миг подольше не наступит, вот чего я жажду.

– Гы-ы!.. Тут я согласен! Всё молотишь, молотишь долгими словами… Это чтобы я не умирал, а жил, ты к этому клонишь?

– Да, повелитель.

– Точно! Пусть я подольше поживу, я тоже этого хочу!

– Да, повелитель. Но я продолжу, с твоего позволения?

– А ты еще чего-то говорить собрался? Ну, давай… Куда бы его приспособить… И выбросить жалко, и мешается…

– Вот об этом-то, дорогой повелитель Хвак, я и собирался продолжить важный разговор. Уж ежели мы идем куда глаза глядят, то лучше выбирать путь и проводить дорожное время с пользою. Выбрось железяку сию, ибо меч сам по себе дрянной, да еще и жреческий, в любом людном месте беды с ним не оберешься.

– Так я… Все-таки оружие, какое-никакое…